Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Эти люди были взяты полицией на заметку. На случай, «кабы чего не вышло». Да потом, от молодого человека, вздумавшего делить постель со старухой, можно было ожидать всего. «Что он в ней нашёл, сын провизора? — задумались в полиции. — Может, она знает тайну приготовления ядов, которые не знает аптекарь? Или способна из воды выплавлять золото? Из воздуха лепить целебные таблетки? Нет, она умеет делать только безвкусные шляпки, и больше ничего».
Имена студента и любвеобильной генеральши тоже навсегда застряли в полицейском досье. И сторонники «старца», и его противники одинаково брались на заметку.
В те же дни на имя министра
Прихожане требовали, чтобы Распутин был «немедленно предан гласному суду», и считали «влияние Распутина для спокойствия страны более вредным, чем сотни самых отчаянных агитаторов революции. Сознавая то, что в наше страшное военное время спокойствие внутри страны есть условие спасения отечества от немецкого порабощения, — писали патриоты-прихожане, — мы долгом своим сочли обратиться к Вам, как к высшему стражу спокойствия и порядка в стране, с усерднейшею просьбою принять все зависящие от Вас меры к тому, чтобы Распутин был немедленно предан за свою деятельность гласному суду, — истинные российские патриоты не поленились своё требование изложить дважды, — и чтобы дать (здесь отсутствует какое-то слово, прихожане, как и их предводитель, священник Востоков, тоже не отличались особой грамотностью) справедливое разбирательство его «деятельности» и чтобы соблазн от его безнаказанности был развеян».
Как видите, всё шло своим чередом: Распутин выздоравливал, доносы на него сыпались как грибы из лукошка, один за другим, полиция трудилась в поте лица, война шла полным ходом, колесо истории сделало оборот, и ничто теперь уже не могло повернуть его обратно, государь пребывал в отвратительном настроении: армия российская оказалась не готова к затяжным боям, а с ходу закидать германцев шапками, как планировал великий князь Николай Николаевич, не удалось — германец оказался орешком ещё тем, знаком был и с клещами, и с молотком, его не страшили ни прямые удары, ни обходные, ни варево в котлах — он давил и давил, плевался огнём и планомерно уничтожал русских мужиков.
Плюс ко всему в нашей армии расцвело предательство — слишком много среди высших офицеров было немцев. Да что генералы — сама императрица Александра Фёдоровна была немкой!
— Вот и проиграл я свою жизнь! — виновато развёл руки Распутин, — думал, что смогу что-то сделать для России, а не сделал. Конец мне скоро придёт, очень скоро придёт!
Немного времени, совсем немного осталось до той минуты, когда Распутин, в последний раз побывав в Царском Селе, распрощается с Николаем Вторым и Александрой Фёдоровной.
— Григорий, перекрести нас всех, — как всегда, попросил Николай.
— Нет, это ты перекрести на сей раз меня, — с неожиданной печалью попросил Распутин.
Царь вопросительно глянул на «старца», на лбу у него появились усталые морщины — он знал многое из того, чего не знал Распутин, но ничего не сказал, подошёл к Распутину поближе и перекрестил его.
Но это всё было потом, потом, много позже.
А пока Распутин был жив, поправлялся, начал подниматься на ноги и готовиться ехать в Петроград — как только рана затянется, так он и поедет.
Колесу истории предстояло совершить ещё один оборот.
...Привстав на
— Я долго был без памяти?
— Долго.
Распутин вздохнул, произнёс неожиданно:
— Баранок как хочется — страсть! И семечек!
Лапшинская стремительно поднялась со стула.
— Семечек нельзя, а баранки я сейчас принесу! Здесь рядом лавка есть, очень хорошая — самые лучшие в Тюмени баранки.
— Не надо, — остановил её Распутин, — сядь!
Секретарша послушно опустилась на стул.
— Ты лягушек боишься?
— Не люблю! — призналась Лапшинская.
— А их и не надо любить. Знаешь, чем лечат сильную простуду? Когда уже ни баня не помогает, ни «смирновка», ни компрессы? Нужно взять лягушку, поднести ко рту и подышать на неё. Через три часа самый тяжёлый больной бывает здоров. Даже если он перед этим совсем, — Распутин загнул палец крючком, — таким вот был. Загибался. Лягушка забирает всю хворь на себя, она её проглатывает. И тут же, — Распутин ещё больше загнул палец крючком, прижал его к ладони, — умирает. Прямо на глазах.
— Вы колдун, Григорий Ефимович! — сказала Лапшинская.
— Колдун, — согласился Распутин и замолчал. Задумался.
О чём он думал, узнать нам не дано.
Часть вторая
УБИЙСТВО РАСПУТИНА
Когда он вернулся в Петроград, ещё в недавнем времени бывшим Петербургом или того краше — Санкт-Петербургом, царя в городе не было, он находился на фронте, в Ставке, и Распутин, странно притихший, растерянный — никто никогда не видел его таким, — заперся в своей старой квартирке и долго не показывался из неё.
Хотя вытащить его из квартиры пытались.
Но если в прихожей звонил телефон, «старец» делал вид, что не слышит его, на дребезжащие звонки в дверь также не отвечал — он словно бы обиделся на кого-то и вырубился из жизни. Сняв обувь, он неспешно перемещался по квартире босиком, по-детски смешно шевеля длинными пальцами ног и принюхиваясь к чему-то незнакомому, странному, чего раньше в квартире не было. Иногда он останавливался у стены, у тумбочки, у шифоньера, сколупывал жёлтым, твёрдым, как железо, ногтем какое-нибудь пятно, сыро, со всхлипываниями вздыхал и двигался дальше.
Он не знал, что делать, — редкое состояние для энергичного человека.
В Петрограде стояла безрадостная осень — тёмная, с низкими тяжёлыми облаками, плывущими над самыми крышами домов, с мокрыми каменными мостовыми, на которых оскальзывались лошади и, случалось, буксовали, дымя и разбрызгивая по сторонам чёрные резиновые крошки, слетающие с литых колёс, грузовые автомобили — город был неуютен, печален, лишён прежнего тепла и обаяния.
...Распутин подошёл к окну и долго стоял около него, смотрел на дома, на мокрую землю и пожухлую, начавшую подгнивать траву, хмурился, кусал губы, потом, погладив через рубаху шрам, оставшийся на животе, пошёл на кухню, где в корзине стояло шесть бутылок старой мадеры, вытащил одну.