Царство небесное силою берется
Шрифт:
— Ты коробочкой думаешь — или головой?
Дяде захотелось выдернуть аппарат из уха и швырнуть его об стену.
— Это из-за тебя я оглох! — закричал он, глядя в невозмутимое лицо напротив. — Потому что единственный раз в жизни попытался тебе помочь!
— Не видел я от тебя никакой помощи.
— Я могу помочь тебе сейчас, — сказал Рейбер. Через секунду он снова откинулся на спинку стула.
— Может, ты и прав, — сказал он, беспомощно разведя руки. — Я допустил ошибку. Надо было вернуться и убить его или позволить ему убить себя. А вместо этого я дал ему возможность убить частичку тебя — твоей души.
Мальчик допил молоко и поставил
— Никаких моих частичек никто не убивал, — уверенно сказал он, а потом добавил: — Ты не переживай. Я сделал за тебя твою работу. Я о нем позаботился. Я сделал так, чтобы его не стало. Напился в стельку и позаботился, чтобы его не стало. — Он говорил об этом так, словно вспоминал самый яркий момент в своей жизни.
Рейбер услышал многократно усиленный слуховым аппаратом грохот собственного сердца, которое ни с того ни с сего принялось колотиться изнутри о грудную клетку, как гигантский паровой насос. Хрупкое дерзкое лицо мальчика, его сияющие глаза, в которых по-прежнему горел отблеск каких-то отчаянно жестоких воспоминаний, на мгновение заставили его увидеть самого себя в четырнадцать лет, когда он отыскал дорогу в Паудерхед, чтобы проорать в лицо старику все проклятия, которые он только смог придумать.
Внезапно он понял, что глубже копать смысла нет. Он понял, что мальчик повязан дедом по рукам и ногам, что он страдает от кошмарного чувства ложной вины за то, что сжег, а не похоронил старика, понял, что мальчик ведет отчаянную героическую борьбу за то, чтобы освободиться от призрачной дедовой хватки. Он наклонился к мальчику и срывающимся от избытка чувств голосом сказал:
— Послушай! Послушай меня, Фрэнки! Ты больше не одинок. У тебя теперь есть друг. Больше, чем друг. — Он сглотнул. — Отныне у тебя есть отец.
Лицо у мальчика стало кипенно-белым. Глаза потемнели, и в них плеснула тень дикого, невыразимого словами возмущения.
— В гробу я видал таких папаш, — сказал он, и лицо дяди исказилось, как от удара хлыстом. — В гробу я видал таких папаш, — повторил он. — Я рожден на поле скорбей, из чрева шлюхи. — Он выпалил это с такой гордостью, как будто предъявлял права на принадлежность к королевской крови. — И звать меня не Фрэнки. Мое имя Таруотер, и…
— Твоя мать не была шлюхой, — сердито перебил его учитель. Вот такой дурью он и забивал тебе голову. Она была здоровая и славная девушка, настоящая американка, она только-только успела нащупать свой собственный путь в этом мире и погибла. Она была…
— Долго я тут торчать не собираюсь, — сказал мальчик и огляделся по сторонам с таким видом, словно вот-вот перевернет поднос с завтраком и выскочит в окно. — Я только для того сюда приехал, чтобы кое-что выяснить, и, когда я это выясню, только ты меня и видел.
— И что же ты хочешь выяснить? — ровным тоном спросил учитель.— Давай я тебе помогу. Единственное, чего я хочу,— это помочь тебе, всем, чем только смогу.
— Не надо мне от тебя никакой помощи, — сказал мальчик и отвернулся.
Рейбер кожей почувствовал, как на нем затягивают что-то вроде невидимой смирительной рубашки.
— И как же ты собираешься что-то там выяснять, если тебе никто не поможет?
— Просто подожду, — ответил он. — Подожду, а там посмотрим, что со мной сделается.
— А что если, — спросил дядя, — ничего такого с тобой не сделается?
На лице мальчика появилась странная улыбка, как будто маску скорби вывернули наизнанку.
— Тогда я сам что-нибудь сделаю, — сказал он. — Не впервой.
За
Один раз он задержался перед витриной, за которой на платформе медленно вращался маленький красный автомобиль. Обрадовавшись этой внезапной вспышке интереса, учитель сказал, что, может быть, когда мальчику исполнится шестнадцать, он получит в подарок свой собственный автомобиль. Ответ Рейбер услышал точно такой же, какой услышал бы от старика, что он и на своих двоих в состоянии добраться докуда угодно, вот только этим он не будет никому обязан. Никогда еще Рейбер настолько отчетливо не осознавал присутствия старика, даже когда старый Таруотер жил под его крышей.
В другой раз мальчик внезапно остановился перед высоким зданием и, задрав голову, стал жадно смотреть вверх. Было видно, что этот дом он видит не в первый раз. Рейбер удивился:
— Ты что, был здесь раньше?
— Я тут шляпу свою потерял, — пробормотал мальчик.
— Твоя шляпа у тебя на голове, — сказал Рейбер. На Таруотерову шляпу он не мог смотреть без раздражения. Но снять ее у мальчика с головы мог разве что Господь Бог, которому только и оставалось молиться об этом чуде.
— Мою первую шляпу, — сказал Таруотер. — Она упала. — И он чуть не бегом помчался прочь, словно ни секунды больше не мог находиться возле этого здания.
И только однажды он выказал настоящий, неподдельный интерес. Он остановился на ходу, со всего маху, так что его едва не занесло назад, перед большим, чумазым, похожим на гараж сооружением с двумя окнами, выкрашенными желтой и синей краской, да так и остался стоять, застыв в неустойчивом равновесии, как будто успел подхватить сам себя в падении. Насколько понял Рейбер, это была какая-то сектантская молельня — пятидесятники или что-то вроде того. Бумажный транспарант над дверью гласил: «НЕ ПРИНЯВ ВТОРОГО РОЖДЕНИЯ, ТЫ ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ ОТ ЖИЗНИ ВЕЧНОЙ». На плакате под транспарантом мужчина, женщина и ребенок держались за руки. «Что Кармодисы скажут тебе о Христе!» — было написано на плакате. «Почувствуй чудесную силу, услышь божественную музыку, прими небесное послание объединившихся пред ликом Господним!»