Царство небесное силою берется
Шрифт:
В силу родства, сходства и большего жизненного опыта Рейбер был как раз тем человеком, который мог бы спасти мальчика, но было что-то такое в одном только взгляде Таруотера, что опустошало учителя, и одного-единственного взгляда бывало достаточно, чтобы лишить его сил. Это был голодный взгляд, неизбывно голодный, и соки он тянул — из него. Стоило Таруотеру на него посмотреть, и он чувствовал колоссальное давление, которое убивало в нем жизненные силы прежде, чем он сам успевал дать им волю. Глаза мальчику достались от отца — сумасшедшего студента, характер — от деда, и где-то между этими двумя боролось за жизнь подобие самого Рейбера, до которого он безуспешно пытался дотянуться.
Вечером они поужинали в итальянском ресторане, безлюдном и полутемном, и учитель заказал равиоли, потому что они нравились Пресвитеру. После каждой еды Таруотер вытаскивал из кармана листок бумаги и огрызок карандаша и записывал цифру — сколько, по его мнению, стоила эта еда. Придет время, и он заплатит за все, сказал он, потому что не собирается никому быть должным. Рейберу было очень любопытно взглянуть на эти цифры и узнать, во что он ставит каждое блюдо, поскольку о ценах он не спрашивал никогда. В еде он был весьма переборчив, долго возил пищу по тарелке, прежде чем начать есть, и каждый кусок отправлял в рот с таким видом, как будто у него есть все основания полагать, что пища отравлена. С той же недовольной физиономией он ковырялся и в тарелке с равиоли. Потом съел немного и отложил вилку.
— Тебе что, не понравилось? — спросил Рейбер. — Если не понравилось, закажи что-нибудь еще.
— Тут все из одного помойного ведра, — сказал мальчик.
— Ну, Пресвитеру вот нравится, — сказал Рейбер. Пресвитер к этому времени уже успел измазаться по самые уши.
— Вот я и говорю, — сказал Таруотер и скользнул глазами поверх Пресвитеровой макушки, — свиньям такие помои как раз и должны быть по вкусу.
Учитель отложил вилку.
Таруотер разглядывал темные стены комнаты.
— Он как свинья, — сказал мальчик. — Ест, как свинья, и мозгов у него не больше, чем у свиньи, а когда сдохнет — сгниет, как свинья. И ты, и я тоже, — сказал он, подняв глаза и увидев, что лицо учителя пошло пятнами, — мы все сгнием, как свиньи. Единственная разница между нами и свиньями в том, что мы с тобой можем соображать. А между ним и свиньей вообще нет никакой разницы.
Рейбер почувствовал, что зубы у него стиснуты настолько крепко, что он не может раскрыть рот. Потом он наконец сказал:
— Забудь, что Пресвитер вообще есть на этом свете. Тебя никто не просил обращать на него какое бы то ни было внимание. Он просто ошибка природы. Постарайся его просто не замечать.
— Ну, не моя же он ошибка, — пробормотал Таруотер. — У меня с ним вообще ничего общего.
— Забудь о нем, — резко и хрипло сказал Рейбер. Мальчик как-то странно на него посмотрел, как будто понял, каким недугом втайне от всех страдает учитель. То,
что он понял — или решил, что понял, — доставило ему этакого мрачного рода удовольствие.
— Давай уйдем отсюда, — сказал он. — Лучше пойдем еще по городу погуляем.
— На сегодня все прогулки кончились, — сказал Рейбер. — Мы пойдем домой и ляжем спать. — В голосе у него прозвучали решимость и твердость, которых раньше за ним не замечалось. Мальчик только пожал плечами.
Рейбер лежал, глядя на темнеющее окно, и чувствовал, как натянуты в нем нервы — словно провода под высоким напряжением. Он попытался расслабить мышцы одну за другой, как советовали в книгах, начав с тыльной стороны шеи. Он очистил сознание от всего на свете, кроме силуэта живой изгороди за окном. И все-таки он был начеку и ловил каждый звук. Он уже давно лежал в полной темноте и никак не
ГЛАВА 5
Стараясь держаться как можно ближе к изгороди, он прокрался на улицу по темной влажной траве. Ночь была душной и очень тихой. В окне соседского дома загорелся свет и высветил шляпу над дальним концом изгороди. Шляпа слегка повернулась, и под ней Рейбер увидел острый профиль, выдающуюся вперед челюсть, такую же, как у него самого. Мальчик замер. Судя по всему, он пытался сориентироваться и решить, в какую сторону ему идти.
Он оглядывался снова и снова. Рейберу была видна только шляпа, несгибаемо, как старый солдат на посту, утвердившаяся у мальчика на голове. Даже в тусклом свете соседского окна вид у нее был вызывающий. Дерзость впиталась в нее столь же прочно, как и в ее владельца, будто за долгие годы общения с ним она планомерно видоизменялась, чтобы в конце концов полностью принять форму его характера. Это будет первое, от чего нужно будет избавиться, подумал Рейбер. И тут шляпа нырнула во тьму и пропала.
Рейбер проскользнул сквозь кусты и пошел следом, совершенно бесшумно, потому что был босой. Свет кончился, кончились и тени. Мальчик был на четверть квартала впереди, Рейбер едва угадывал его в кромешной тьме, и только иногда упавший из какого-нибудь окна свет на мгновение выхватывал его фигурку. Рейбер не знал, что у мальчика на уме, действительно ли тот собрался сбежать или всего лишь прогуляться в одиночестве; посему он решил не окликать и не останавливать его, а просто походить за ним, не привлекая к себе его внимания, и посмотреть, что будет дальше. Он отключил слуховой аппарат и, как во сне, шел за неясной фигурой. Ночью мальчик передвигался еще быстрее, чем днем, и Рейберу постоянно казалось, что он вот-вот исчезнет из виду.
Рейбер слышал, как быстро стучит его сердце. Он вынул из кармана платок и вытер лоб и шею под воротником пижамы. В темноте он наступил на что-то липкое и, чертыхаясь про себя, второпях перешел на другую сторону улицы. Таруотер шел к центру города. Рейбер подумал: чем-то он все-таки заинтересовался и теперь возвращается, чтобы взглянуть еще раз, попристальней. Так что, может статься, нынче ночью он выяснит то, чего не смогли выявить тесты — из-за ослиного мальчикова упрямства. Он почувствовал, как в нем всплеснуло мстительное — и радостное — чувство, и отметил про себя сей факт.
Кусок неба на мгновение посветлел, и стали видны очертания крыш. Таруотер вдруг резко свернул направо. Рейбер выругал себя за то, что не задержался на полминуты и не надел ботинки. Это был квартал обшарпанных ветхих доходных домов: от тротуара в обе стороны шли дорожки, и каждая упиралась в веранду. Кое-где на верандах сидели и глазели на улицу припозднившиеся жильцы. Он почувствовал, что на него смотрят, и опять включил свой слуховой аппарат. Женщина на одной из веранд встала и перевесилась через перила. Уперев руки в боки, она стояла и смотрела на него: на его босые ноги, на полосатую пижаму, торчащую из-под куртки. Он почувствовал внезапный прилив раздражения и тоже посмотрел на нее — пристально и вызывающе. Мнение о нем она себе уже составила, и это было видно по насмешливому наклону головы. Он застегнул куртку и быстрым шагом пошел дальше.