Целестина

Накул Александр

Всё, все расселись. Можно трогаться! Горничная Ивонка достала белоснежный платочек и начала вытирать под правым глазом.

Бзур-Верещака оставался за старшего. Он в доме – не только повар, а ещё и за дворецкого. Потомку литвинских рыцарей приказано проследить, чтобы, пока все хоронят, бедные гимназисты и наглые бродяги не нагрянули в дом, почуяв дармовую поминальную трапезу.

А катафалк уже миновал Госбанк и оказался на площади перед Управой Воеводства.

К костёлу не поворачивали – ксёндз Фабиан, при всём уважении к пани генеральше, попросил не привозить

ему больше фальшивых покойников.

Так что погребальный поезд должен повернуть в другую сторону и двинуться по грунтовке вдоль железной дороги. Возле гимназии имени Траугутта, где учится Целестина, они делали поворот и дальше едут уже по мощёной дороге – до самого католического кладбища. Того самого, большого и престижного, что напротив нарядных особнячков еврейской Колонии Варбурга.

Там карета останавливалась перед запертыми воротами. Уже привычный к этим визитам сторож выходил к ним, снимал картуз, но не открывал кованых створок, а только крестился.

Катафалк, как ни в чём ни бывало, разворачивался и вёз генеральшу обратно.

Весь этот путь Крашевская проводила в гробу, не шевелясь, с серьёзным бледным лицом и в парадном траурном платье. Так что случайный прохожий наверняка решил бы, что она и вправду мёртвая.

Наконец, её гроб вносили в столовую и ставили на пол. Пани генеральша чинно поднималась, одёргивала юбку, садилась к столу.

И начинала с аппетитом есть кутью из пшеничных зерен, мака, орехов и меда.

А Бзур-Верещака объяснял ошалевшей похоронной команде, что кутья – это уникальное блюдо, его готовят на поминки только в Кресах Всходних. Потому что это – не католическое кушанье, а православное и пришло из Греции. Уже много позже, когда многие из местной шляхты отошли от раскола и сделались добрыми католиками, кутью стали есть и на поминках Церкви Вселенской и Католической…

Целестина тоже с удовольствием уплетала кутью. И размышляла, как сделать так, чтобы есть её почаще. Кутья была настолько вкусная, что её не могли испортить даже эти утомительно подробные лекции.

Вот бы умер кто-нибудь из чиновных стариков, важных и бесполезных, которые приходили порой к бабушке решать свои унылые вопросы! Всё равно при немцах они ничего уже не решают. А так – хоть кутьи на похоронах поедим.

Например, вот эти вот охламоны из похоронной команды – они пусть и из местных свинопасов, и выглядят в своих костюмах не лучше, чем деревенское пугало – а всё равно едят кутью каждый день. Потому что прошла пусть короткая, но война и хоронили в городе много…

Однако уже ближе к ужину искушение погребальным столом проходило. Бзур-Верещака обязательно стряпал что-то настолько вкусное, что Целестина даже забывала про кутью – и не вспоминала до следующих похорон. На таких харчах она была готова жить вечно, как тибетские монахи из французских романов.

…Но в этот раз случилась заминка.

Катафалк, как положено, добрался до здания банка – и остановился.

Дальше прохода не было.

По улице Люблинской Унии, мимо Народного Банка и управления Воеводством, маршировали солдаты.

4

Немецкие

солдаты были как на картинках, – в новенькой форме и сверкающих чёрных касках. Каски были похожи на только что вымытые виноградины.

Их было так много, что становилась не по себе. Целестина, конечно, не раз видела немецких солдат в городе, но они до сих пор казались ей жуткими чужаками.

За солдатами по шестиугольным плиткам мостовой катились лёгкие танкетки. Среди танкеток были заметны и польские, – захваченные в крепости, с торопливо нарисованными чёрными крестами.

А на другой стороне улицы, где, как и прежде, стояли одноэтажные деревянные домики, уже собрались местные жители.

Это был тот самый простой народ, который вышел из деревень, чтобы работать на городских фабриках – в неказистых чёрных костюмах из магазина готового платья, белых кепках и лубяных лаптях вместо сандали

й. На лицах отражалась странная смесь из удивления, надежды и отчаянья.

Редкие полицейские пытались оттеснить людей обратно в палисадники.

Народу пришло много, как на демонстрацию. Похоже, в городе знали, что здесь происходит. И успели разобраться в этом событии куда лучше, чем те, кто жил в особняке генеральши Крашевской.

– А по какому поводу шествие?– нахмурилась Целестина. Она оглянулась в сторону Андруся, но двоюродный братец хранил молчание.

– Сегодня – день святого Фоки,– проявила осведомлённость горничная Ивонка,– А ещё – память целиком умученного Фиваидского легиона.

– Что-то эти солдаты не похожи на Фиваидский легион,– заметила Целестина.

Пока бабушка лежит в гробу, Целестина могла едко шутить за двоих. И это у неё неплохо получалось.

– Они, эти немцы, новое государство строят,– предположила Ивонка,– Может у них там новые праздники? Или новые мученики?

– А это кто это на мосту?– спросила Целестина, повернувшись в сторону железной дороги. Железная дорога была севернее, так что было отлично видно, что там стоят другие солдаты, в совсем незнакомой форме. Несмотря на летнее время, они были в шинелях, а на голове – пилотки.

– Может, жандармерия?– предположила Целестина.

– Красные это,– с чувством произнёс кучер и почесал затылок под цилиндром.

– Это что за армия такая? Пожарные?

– Русская это армия. Большевики. Вернулись, через двадцать-то лет!– и пожилой кучер катафалка тяжко вздохнул, вспоминая что-то своё, ещё из тех времён, когда Целестина даже не родилась.

– А почему они не стреляют?– не отставала девушка.– Я слышала, что русские – враги немцам.

– Сейчас никто не знает, кому он враг. Но немцы с ними воевать пока не хотят. Сама видишь – на Тересполь уходят.

– Что за трусость!

– Трусы эти немцы или нет, а Вторую Речь Посполиту съели. И не подавились.

Кучер был сразу видно – человек законопослушный. Он даже называл Вторую Польскую Республику её официальным именем.

Целестина с невольным уважением посмотрела на круглое лицо кучера, покрытое сетью тоненьких, как паутинки, морщин.