Целестина
Шрифт:
– Цудрейтер!
– Я вашего языка не знаю.
– Я о том, что рано или поздно тебя увидят. И хорошенько отшлёпают!
– А я о том, что принесла вам вот это.
Целестина разбиралась в Каббале недостаточно, чтобы узнать, что именно в бутылочке. Но судя по тому, как подскочил раввин, как долго он просматривал её на свет, и как он побежал куда-то в недра синагоги и загремел там чем-то железным – бутылочка значила побольше, чем искусство прыгать на высоту второго этажа.
Наконец, раввин Хацкел вернулся. Его фиолетовая шапочка сбилась набок, в бороде запутался
– Вот оно – то, чего не хватало. А вот это можешь отдать бабушке.
Только теперь Целестина заметила, что в руках у Соловейчика – светлый мешочек, в каких продают семечки.
Она взяла мешочек, потрясла его, принюхалась. Но не рискнула развязывать и просто спросила:
– Что это?
– Ничего серьёзного. Просто красная земля. Остатки.
– Это удобрение?
– Это намёк. Она поймёт.
– С помощью этой земли можно летать ещё выше?
– Нет. Это просто краснозём, очень хороший. Но в каком-то смысле мы все из него сделаны… Скажи, твоя бабушка – она пока не говорила про книгу “Эвен А-Штия”?
– Нет.
– Плохо, очень плохо. Спроси у бабушки, спроси ещё раз. Если получится отыскать эту книгу, всё остальное больше не будет ничего значить… но я всё равно не верю, что её смогут найти.
Целестина помолчала, а потом спросила:
– А всё же – нет ли способа убрать эту лужу под окнами?
– Сейчас не время для того, чтобы искушать мироздание ради одной лужи.
– Но ведь лужу можно убрать и без помощи каббалы!
– Сейчас есть дела поважнее. Пока ушли немцы, надо успеть, надо всё успеть,– раввин всё никак не мог сесть, крутился на одном месте и шарил руками, словно не мог понять, что именно ему нужно,– Да, пока вот что передай бабушке. Возчик Янкиэль Седельник. Знаешь его? Он живёт на Белостокской.
– Не знаю.
– Прости, я слишком забываю, что вы нас, евреев, не различаете.
– И я, и бабушка различаем важных людей и неважных,– ответила Целестина,– Если человек важные, как пан раввин или бабушка – нам всё равно, кто его предки. А если человек неважный, как быдло какое-то – то нам тем более всё равно, кто его предки. Так что там с этим возчиком Седельником?
– Не важно. Он вообще похоронами в основном занимается. Просто передай бабушке, что я был вынужден перевезти то, что мы делаем. Товар спрятан достаточно далеко, чтобы никто не нашёл, и достаточно близко, чтобы мы могли проверять. А там – посмотрим. Запомнила?
– Вот и хорошо,– раввин улыбался,– Юная пани может идти. Но – умоляю! – не через окно!
– А как же мне выйти?
– Через главную лестницу и ворота. Как и положено порядочной гимназистке.
– Я думаю, людей внизу будут удивлены.
– Я думаю, людей внизу волнует, когда откроют выезд в Палестину.
– Я думаю, будет ещё лучше, если вы построите вторую лестницу или хотя бы осушите лужу,– напомнила Целестина,– С помощью красной земли или Каббалой – как вам удобней.
– Каббалист – всё равно, что счетовод,– ответил раввин,– Через руки счетовода могут проходить огромные деньги, но он не может взять себе ни монетки.
– Печально, когда столько сил и денег проходит мимо,– заметила Целестина.
– Печально то, что люди нашего времени не боятся кары и запускают руку в этот поток!– произнёс раввин Хацкел с горечью ветхозаветного пророка.– Многое из чудес техники, который ты видишь вокруг – результат этого воровства. А значит – людей нашего времени ждёт жестокая кара. Избежать её – теперь уже невозможно.
4
Домой Целестина возвращалась уже без опаски. Почему-то ей казалось, что даже если у неё и есть враги, им ни к чему нападать, когда дела на сегодня уже сделаны.
Она уже отпирала калитку, когда заметила, что Бзур-Верещака жестикулирует из круглого окна на втором этаже.
Целестина сразу догадалась, в чём дело. В доме были нежелательные гости. Значит, входить надо через дверь кухни, сбросить там туфли и тихо-тихо, в одних чулках, проскользнуть коридором и лестницей на второй этаж.
Или, как вариант, нырнуть в каморку при кухне и подсмотреть через замаскированное книжным шкафом окошечко, о чём говорят в гостиной.
Что Целестина и сделала.
Бабушка сидела к ней спиной. С каждым вдохом и выдохом она пульсировала, словно чёрная грозовая туча.
А напротив, прямо по центру обзора, сидел Данилюк, пан директор гимназии. Тощий, с торчащими соломенными усами, в светло-сером костюме и полосатом галстуке
Было заметно, что обстановка в доме его угнетает. Пан директор, такой грозный в своём кабинете, сидел на краешке кресла, словно робкий коммивояжёр. Шляпу он положил на колени и нервно теребил длинными, жёлтыми от сигаретного дыма пальцами.
И даже золотая цепочка его часов казалась теперь фальшивой.
– Пани генеральша,– повторял он, кажется, в тысячный раз,– ваша внучка и моя ученица…
– Юная пани мне не внучка!
– Прошу прощения…
– Целестина мне не внучка, а воспитанница! Неужели пан директор не понимает разницы!
– Разве воспитанница – не почти то же самое?
– Воспитанница – важнее! Очень часто жадные старики совсем не заботятся о внуках! Но невозможно не заботиться о том, кого ты воспитываешь!
Тут Целестина заметила, что бабушкин гроб так и не успели убрать на чердак. Он по прежнему стоял на столе в гостиной. Рядом прислонена крышка с фамильным гербом.
– Вот именно,– пан директор даже поднял указательный палец, словно надеялся удержать на нём удачный момент,– И пани, как опекун, должна понимать, насколько важно образование в нашу эпоху Санации и Реконструкции. Но сегодня Целестины опять не было на занятиях!
Даже сквозь стену было слышно, что бабушка ворчит – одним животом, как старая кошка. Даже с этой стороны можно было догадаться, как сильно ей хочется перетащить сюда её новомодный кальян.