Целестина
Шрифт:
Уже другой человек в фуражке подбежал к ним – и тут же начал раздавать распоряжения.
– Что у вас здесь?– крикнул он не столько кучеру, сколько лошади.– Похороны? Разворачивайтесь, похороны потом. Видите – торжественное прохождение…
Целестина понимала русскую речь, но всё равно почувствовала себя не в своей тарелке. В особняке Крашевских говорили только на польском языке. А тех, кто заносил с улицы местную балачку с её украинскими словечками или, что ещё жутче, гродненский говор с его дзеканьем-цеканьем – оставляли без сладкого.
– Пан
Целестина обернулась. И чем больше она поворачивалась, тем больше растекался по телу холод страха. Потому что она и так знала, что увидеть.
Старая Анна Констанция сидела в гробу, впившись руками в вызолоченные борта. На фоне чёрного бархата её траурного платья её лицо казалось особенно белым, словно маска из мрамора, а сузившиеся до чёрных щёлок глаза метали такие же чёрные молнии. Старую генеральшу трясло от бешенства, а широкие рукава были похожи на крылья летучей мыши.
Офицер поднял взгляд, увидел, как ожившая и разъярённая покойница встаёт из гроба и готовится на него прыгнуть – и ничего не ответил, а только обмяк на землю, теряя сознание. Его фуражка покатилась на мостовую, прямо под колёса первого танка.
Он и оказался тем самым единственным офицером, пострадавшим 22 сентября 1939 года, когда в Брест вступила Красная Армия.
И это происшествие до сих пор смущает отечественных историков.
2. Из Красной Земли
1
Целестина так и не узнала, кем ей приходился долговязый, с молочно-белыми волосами, Андрусь Крашевский. Был он прямой потомок пани генеральши или тоже двоюродный – но он явно пошёл не в бабушку Анну Констанцию. Смотрел на мир слишком серьёзно и ничего не понимал.
Андрусю оставался месяц до восемнадцати лет. Этой весной он закончил гимназию. Он сидел над кутьёй таким грустным, словно его только что вытащили из грязи. И никак не мог прожевать первую ложку.
Андрусь не мог терпеть того факта, что не успел попасть под призыв. И уже не попадёт – война закончилась.
– Ты хотел быть в крепости, вместе с призывниками?– сурово спросила ожившая пани генеральша.– Чтобы тебя поймали, как зайца?
– Я мог бы сделать хоть что-то!
– Что ты бы сделал? Тебе бы даже оружия никто не дал.
– Я бы нашёл себе дело,– процедил Андрусь.
– Ещё найдёшь.
– Война закончилась! Мы проиграли.
– Мы сидим дома и едим вкусно,– заметила старая генеральша,– Значит, не всё пока проиграли.
– Но война закончилась.
– Одна война закончилась – ещё одна будет.
– Когда? Через сто лет?
– Думаю, ближе к зиме,– пани генеральша посмотрела в окно так хмуро, словно ожидала там увидеть эту несчастливую зиму,– Когда реки встанут и грязь на дорогах замёрзнет. Или летом, когда всё высохнет… Я думаю, всё-таки летом.
– Но кто с кем воевать будет?– не унимался Андрусь,– Мы уже и так всё проиграли! Хуже, чем в Потоп! Некому воевать!
– Известно, кто,– парировала старая Крашевская,– Воевать будут немцы с русскими. К этому всё и шло.
Андрусь так и замер с ложкой в руке.
– Но они же теперь… союзники,– произнёс он.
– Не союзники,– сурово ответила генеральша,– У них сейчас общий враг. Это другое. И учти – теперь, когда наша армия кончилась, врага у них больше нет.
– И зачем им ссориться?
– Потому к этому они шли,– всё с тем же суровым спокойствием произнесла генеральша,– И им уже некуда сворачивать.
– Но за что же им воевать?
– Вот за это,– ответила пани Крашевская и обвела костлявой рукой комнату. А потом добавила, как для непонятливых:– За эту крепость и за этот город.
– Но немцы же сами его отдали!
– Сегодня отдали, а завтра опять заберут.
Они как всегда обедали в просторной столовой на первом этаже особняка. Шкафчики из красного дерева начищены настолько тщательно, что, когда за столом подносили ко рту серебряную ложку, можно видеть, как по лакированной глади красного дерева поднимается отражение, похожее на крошечную серебряную звёздочку.
А вот высокие, от пола до потолка, окна были заперты, несмотря на тёплую погоду. Хозяйка не хотела, чтобы в столовую летела пыль от марширующих почти по соседству советских солдат.
Покончив с кутьёй, хозяйка повернулась к воспитаннице.
– Зайдёшь ко мне после обеда.
– Да, конечно,– Целестина вдруг ощутила, что ей стало трудно глотать.
Это от волнения.
Зная характер пани генеральши, никогда не угадаешь, что тебя ждёт, когда приглашают лично встретится. Будет это подарок, сюрприз, нагоняй – или всё это вместе и сразу…
После обеда Андрусь поднялся в свою комнату и в доме воцарилась неожиданная тишина. Было очень боязно идти к кабинету, постучаться – и всё-таки войти через дубовую дверь с небольшим стилизованным окошком-розой из матового стекла.
Кабинет генеральши напоминал скорее лабораторию.
Возле двери был небольшой секретер из чёрной сосны, всегда открытый и заваленный счетами и бумажками. Отсюда генеральша управляла финансами.
Вдоль стен, в стеклянных шкафах – книги, огромные и старинные, с готической вязью на титульном листе. Иногда на кожаных переплётах можно было найти даже след от цепочки, – значит, раньше эта книга была прикована к одной из полок в монастырской библиотеке.
В других шкафах – химическое оборудование, тоже очень старинное. Даже в гимназии оно новее. Колбы, склянки, диковинный перегонный куб, похожий на диафрагму фотоаппарата, аптекарские весы, песочные часы, настолько огромные и тяжёлые, что ими можно убить человека. Такого разнообразия она не видела даже в кабинете химии родной гимназии.