Цена любви
Шрифт:
— Лена, — попросил он женщину, — помоги мне добраться до постели, что-то голова кружится…
Потом повернулся к Турецкому и добавил:
— Медсестра должна прийти завтра в четыре часа. Вам, вероятно, есть смысл появиться у нас пораньше… В три тридцать, например…
Больше ни он, ни Елена не обменялись с ним ни единым словом. Хозяйку, с тем чтобы она заперла за ним двери, Александр Борисович ожидал в прихожей в полном одиночестве. На его «благодарю вас», когда она там появилась, Лена не отозвалась.
Спустя ровно сутки в кабинете профессора Хабарова находились помимо него еще четверо мужчин. Кроме Щербака, Агеева и Турецкого был еще вернувшийся из командировки Володя Яковлев
Александр Борисович попросил Меркулова о том, чтобы это был именно Володя, специально, и, разумеется, тот пошел ему навстречу. В приемной сидел в ожидании развязки Щеткин — поскольку делом предстояло заниматься как раз МУРу. То, что Саша в этой ситуации добился участия Яковлева, Петра Ильича не то чтобы удивляло или обижало, но легкое недоумение все-таки вызывало. Неужели Саша решил, что ему, Щеткину, не хватит опыта и навыков взять этого мерзавца? В любом случае везти его придется в их КПЗ: на Петровку, 38. Все необходимые документы уже готовы и подписаны… Впрочем, не исключено, что этой грязной историей будут заниматься люди другого ведомства.
Насколько знал сэр Генри, киллера, трудившегося на эту компанию, уже взяли — в состоянии беспробудного опьянения — буквально через час после того, как Галкина едва ли не с первой минуты «знакомства» с их смешанной группой захвата начала сдавать своих подельников…
При воспоминании об этом Щеткин, присутствовавший в квартире Костаниди, поморщился. Девица, едва успевшая сделать больному первый укол, кинулась на Турецкого, бесшумно возникшего за ее спиной и ловко вынувшего из ее рук пакет с осколками ампулы и шприцем, который Галкина собиралась унести с собой, попыталась вцепиться ему в лицо своим французским маникюром. А когда обнаружила, что в комнате находятся еще несколько человек, устроила безобразную истерику. Затем последовала попытка упасть в обморок, после чего по собственной инициативе Любовь Андреевна Галкина заявила, что она всего лишь исполнитель, сделать укол больному ее послал сюда Субботин…
«Вот они, бабы, — вздохнул про себя Петр Ильич. — Первый, кого сдала, ее собственный любовник…» И в очередной раз порадовался, что уже много лет ходит в холостяках.
Профессор Хабаров был хмур и бледен. Только что прослушав специально смонтированную для него пленку — результат совместных усилий Агеева и Щербака, он молча смотрел теперь на Филю, который под его взглядом почему-то начал краснеть и наконец пробормотал:
— Уж извините, Владимир Кириллович, но иначе мы вряд ли бы их поймали… Понимаю, вам теперь придется снова искать санитара…
Очень некстати Турецкому стало смешно, если судить по тому, как резко наклонил голову Щербак, ему — тоже.
И только профессор оставался по-прежнему серьезным и мрачным. Александр Борисович прекрасно представлял, к какой именно категории людей можно отнести профессора, и понимал, что тот сейчас получил серьезный удар. Субботин на протяжении многих лет был его любимым учеником…
Хабаров наконец перестал изучать физиономию Агеева и нажал клавишу селектора, связывающего его с приемной. Когда секретарша отозвалась, бросил всего одну короткую фразу:
— Анна Лазаревна, срочно ко мне Вадима!
Присутствие Щеткина в приемной шефа Субботина не насторожило: по просьбе Турецкого сэр Генри в этот день был одет в штатское. Однако, войдя в кабинет профессора и увидев собравшихся там мужчин, а главное — устремленный на него более чем красноречивый взгляд старого учителя, он понял все и автоматически сделал шаг назад — к двери… Но за его спиной уже стоял Володя Яковлев.
…Когда несколько лет назад глубокой ночью на пороге квартиры Станислава Збигневича появился его младший брат — грязный, обтрепанный, провонявший почему-то керосином, сон, который тот нарушил своим настойчивым звонком в двери их бывшей родительской квартиры, слетел со Стаса мгновенно. Ему ни к чему было выслушивать сбивчивый рассказ Зигмунда, чтобы понять, что произошло непоправимое. Тем не менее он его выслушал, протащив брата на кухню, моля Бога, чтобы он не разбудил Лизу… Хотя разве такое скроешь от нее?
И буквально с первых секунд случившегося его мозги заработали над поиском выхода из положения: то, чем он занимался, было несовместимо с братцем-дезертиром и — что греха таить! — бандитом… Его и в Чечню-то отправили, чтобы избежать совсем уж невозможного для семьи варианта: суда над Зигмундом по уголовной статье, сулившей ему и еще двоим его дружкам хороший срок за изнасилование…
Отец тогда был еще жив и нажал на все свои «педали», чтобы избежать позора. Теперь, судя по всему, наступила очередь старшего брата. Только спасать Стасу предстояло не просто честь семьи, но и свое собственное благополучие… Увы, с помощью как раз Зигмундовых дружков из числа его проклятой компании. Именно они и помогли ему сделать новые документы на имя бывшего сослуживца брата, по его словам, круглого сироты, детдомовца, погибшего в том роковом бою…
Пистолет — единственное имевшееся у Зигмунда оружие, прихваченное им во время побега, — Стас отобрал у него сразу, той же ночью. И запер в своем столе, после чего не расставался с ключом от ящика все те полгода, пока брат скрывался в его доме.
Конечно, Лизочке пришлось рассказать все, как есть: она не только не переносила лжи, но всегда чувствовала малейший, даже самый незначительный обман, относясь к этому крайне болезненно… Именно поэтому и оказалось невозможным скрыть от нее проклятый диагноз.
Станислав Збигневич тяжело вздохнул, перебирая в памяти неприятные воспоминания, связанные с братом. На душе было почему-то особенно тяжело сегодня, хотя все вроде бы складывалось нормально. Утром звонил Вадька, уже совершенно успокоенный, сказал, что заедет завтра. Это означало, что нужная сумма — аванс от очередного клиента — у него на руках и очень скоро часть ее, необходимая для излечения Лизы, окажется у него, Паляницкого.
Казалось бы, он должен испытывать ликование, радостную надежду, а не ощущение, будто к его сердцу присосалась пиявка. В чем же дело? Да, скорее всего, в том, что он уже разуверился в счастливых поворотах судьбы, особенно после провала его эксперимента с Дорой, когда казалось, что у него получилось то, что до сих пор не получалось ни у кого, включая ученых с мировым именем. Что впереди, помимо всего прочего, чуть ли не Нобелевская маячит…
А может быть, все дело в Зигмунде? В том, что впервые за все эти годы предстоит вернуть тому этот чертов пистолет… Конечно, Вадька был прав, когда ругал их всех за то, что Зигмунда вообще вовлекли в это дело. Но к кому же еще, спрашивается, было с этим обращаться? Ни у Субботина, ни у Паляницкого-старшего никаких связей в криминальном мире отродясь не было. Да и вовлекать в такое постороннего человека куда более рискованно, чем хоть и плохенького, но своего!
Пусть Зигмунд круглый идиот: разве умный человек позаимствовал бы на его месте для последнего из дел машину Хабарова? Да еще и пояснив, что, мол, во-первых, она всегда под рукой стоит, во-вторых, замок на гараже — одно название?! Ему даже мысль о том, что участие в деле профессорской тачки — лишняя наводка на клинику, в голову не пришла… Действительно идиот! С предыдущим угоном его вообще едва не зацапали. Тоже «крутой», у которого мозгов не хватает на то, на что вполне хватает у любого из нынешних отмороженных подростков…