Цена спокойствия
Шрифт:
Прасковья нахмурилась, схватила ученика за подбородок, заглянула в глаза. Потом вкрадчиво спросила:
— Как дела, Павлуша? Как жизнь?
Мужчина отстранился, медленно и равнодушно бросил:
— Жизнь — дерьмо. И мы дерьмо. И этот скот в человеческом обличье тоже. Давить нас надо. Всех, без разбора.
Павел развернулся и, опустив голову, побрёл к бараку.
— Так, — тон колдуньи не предвещал ничего хорошего. — Лук поёт, говорите? А что именно, знаете?
— Да какая разница, Прасковья Ивановна! При чём тут лук?! Пашка просто устал, а поселенцы с жиру бесятся, — легкомысленно махнул рукой Николай, — тут весь урожай мутировавший, до сих пор никаких проблем не было.
Глаза главной колдуньи сузились, пальцы правой руки сложились в замысловатую фигуру, ведьмака подбросило в воздух, раскрутило и распылило. «Мышка» шлёпнулась на землю, испуганно крича. Кровавое месиво облепило её с ног до головы. Прасковью не запачкало — автоматически сработало заклинание чистоты, подвешенное на одно из колечек. Оно охраняло владелицу от пыли, грязи, дождя и прочих подобных неприятностей.
— А-а-а-а! — тоненько, на одной ноте, верещала «Мышка», пытаясь стереть остатки коллеги с лица. Над несчастной ведьмочкой витал неприятный запах. Прасковья скривилась и резко сказала:
— Кира, прекрати немедленно, если не мечтаешь отправиться вслед за этим идиотом!
Женщина резко захлопнула рот, с ужасом глядя на наставницу.
— А теперь убери эту гадость и умойся.
Сдерживая рыдания, ведьмочка начала колдовать. Получалось у неё с трудом, два раза она срывалась и начинала проговаривать заклинание заново. Наставница терпеливо ждала. Когда от Николая остался лишь пепел, а ученицу больше не покрывал слой чужой плоти, Прасковья ласково сказала:
— Умница. И не переживай за него, Коленька всегда был слабоват в обучении. А сегодня я убедилась, что он ещё и туповат. Таким среди нас не место, ведь так?
Бледная девушка согласно кивнула.
— Вот и молодец. А теперь соберись. И быстренько в Швик. Постарайся уложиться в два-три дня. Впрочем, нет. Слишком долго. Полетишь вороной.
— Прасковья Ивановна, не надо!
— Цыц. И чего вы все боитесь? Вон, Родион без проблем обращается.
— Но это больно, кости и потом ещё долго выкручивает, и…
— Прекрати ныть, — глаза Прасковьи полыхнули зелёным.
— Что передать в Швике? — скороговоркой спросила Кира.
Наставница погрозила пальцем:
— Вот и умница. Значит, так. Мне нужны все шестеро целителей и Ингрид. Никакой пешей прогулки, поезжайте на моём микроавтобусе, на нём точно прибудете сюда к сегодняшнему вечеру. Под капот не лезьте, а то все подвешенные заклятия испортите и заблудитесь. Вы с Колей местный лук не ели?
— Н-нет. — «Мышка» постепенно приходила в себя.
— А вот испытуемые, думаю, кушали очень активно. И я уверена — Павлуша тоже попробовал поющий урожай. Он вообще молодец, рисковать не боится и любит докапываться до сути. Конечно, я могу ошибаться, но думаю, дело в луке. Готова?
Ведьмочка зажмурилась и задержала дыхание, словно приготовилась нырнуть в реку. Прасковья медленно сжала ладонь в кулак, а затем резко разжала пальцы. Ничего не произошло. Наставница побледнела, закусила губу, удостоверилась, что ученица не видела «прокола», и торопливо повторила движение рукой. На этот раз заклятие сработало, Кира с жалобным карканьем взлетела и исчезла в вышине.
— Чёртово тело. Ох, Марушкина, как же ты мне надоела, — в сердцах сказала Прасковья. — Чем дальше, тем хуже. Скорее бы… впрочем, нет. Придётся забыть о Приречье на какое-то время. Надо здесь разобраться. Такое на самотёк пускать нельзя. Только массовых суицидов мне не хватало — столько работы насмарку.
Глава 4.2
— Если к тем двум яблоням в середине острова подойти ближе двадцати метров, они начинают плакать и упрашивают их спилить.
Акцент почти отсутствовал, речь была правильной. Все члены ШВИКа по настоянию Прасковьи усиленно изучали русский. А у Ингрид, высокой рыжей шведки, к языкам был явный талант.
— Дальше, — наставница ободряюще кивнула, — я тебя внимательно слушаю.
Друидка бросила взгляд на луковые грядки и продолжила:
— Та, что слева, безостановочно трясёт ветвями и шепчет: «Всё тлен — и я, и дети мои». Яблоки практически все обсыпались.
— Бедное деревце. Продолжай, солнышко.
Ингрид переступила с ноги на ногу:
— Сорняки пытаются совершить массовый суицид. Правда, пока они больше ругаются, чем действуют — не могут решить, кому засохнуть первым. Но тенденция налицо. Кроме того, в почве отсутствуют кроты, медведки, черви, муравьи. На поверхности нет насекомых. На противоположном краю участка находится целая куча трупов пчёл, как обычных, так и изменённых Выраем. Хочется добавить, что сверхъестественных существ тоже нет.
— А лук? Он действительно поёт? А что конкретно?
Молодая колдунья помялась, но потом ответила:
— Простите, Прасковья Ивановна. Я видела Павла и не хочу… то есть, боюсь… Как видите, сидя в земле, овощи молчат. Но, если это необходимо, я конечно…
— Ой, ладно, — юная ведьма со старой душой поморщилась. — Боишься — отойди. И почему из шестидесяти учеников способны рисковать от силы пятеро?
Ингрид покраснела и сделала несколько шагов назад. А Прасковья сотворила защиту вокруг себя, наклонилась, схватилась за зелёный пучок и выдернула луковицу из земли. И тут же послышался тихий голос, обречённо запевший:
— Укатилося красное солнышко
За горы оно да за высокие,
За лесушка оно да за дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
За часты звёзды да подвосточные!
Ведьма брезгливо тряхнула рукой. С корней посыпалась земля. Голос взвился, стал тоньше и жалобней:
— Покидат меня, победную головушку,
Со стадушком оно да со детиною,
Оставлят меня, горюшу горегорькую,
На веки-то меня да вековечные!
Нeкак ростит-то сиротных мне-ка детушек![1]