Ценой потери
Шрифт:
Он сказал:
— А на этот рейс есть места?
— Да, но из Рима до Токио самолета не будет.
— Я поеду до конечного пункта.
Он дал кассиру свою абонементную книжку.
— Где ваш багаж?
— Багажа нет.
Теперь он понимал, что его поведение могло показаться несколько странным. Он сказал кассиру:
— Будьте добры, проставьте на билете только мое имя, фамилии не надо. И в списке пассажиров — тоже. Я не хочу иметь дело с прессой.
Это было одним из немногих преимуществ, которые дает человеку слава: странности его поведения никого не настораживают. Таким бесхитростным способом он думал замести свои следы, но, вероятно, допустил какой-то просчет, иначе письмо, подписанное «tout a toi», не дошло бы до него. Может быть, она сама приезжала в аэропорт на разведку. У кассира, вероятно, было что порассказать ей. Но так или иначе, ни в конечном пункте, ни в маленькой гостинице, где кондиционированного воздуха не было, а душ хоть и был, но не работал, его никто не узнал, хотя он назвался по фамилии. Значит, выдать его местопребывание мог только Рикэр. Интерес, который проявил к нему Рикэр, зыбью прошел полмира, точно радиоволна, и эта зыбь докатилась до международной прессы. У него вдруг вырвалось:
— Как я жалею, что встретился с вашим мужем!
— И я тоже.
— Разве у вас были из-за меня какие-нибудь неприятности?
— Я… я о себе. Я тоже об этом жалею.
Фары выхватили из темноты Деревянные подпорки и на них клетку высоко в воздухе. Мари Рикэр сказала:
— Я все здесь ненавижу. Хочу домой.
— Мы далеко отъехали, поворачивать поздно.
— Здесь у меня дома нет, — сказала она. — Здесь завод.
Он прекрасно знал, чего она ждет от него, но не хотел произносить эти слова. Посочувствуешь — пусть неискренне, в заученных выражениях, а что за этим обычно следует, давно известно по опыту. Тоска — это голодный зверь, который притаился у лесной тропы в ожидании своей жертвы. Он сказал:
— У вас есть где остановиться в Люке?
— Нет, у нас там никого нет из друзей. Я поеду с вами, в гостиницу.
— Вы оставили записку мужу?
— Нет.
— Напрасно.
— А вы оставили — перед тем как уехать в аэропорт?
— Это другое дело. Я уезжал навсегда.
Она сказала:
— Вы дадите мне взаймы на билет домой… в Европу, конечно?
— Нет.
— Так я и знала.
И как будто этим все было решено, и ей ничего больше не оставалось делать, она отвернулась от него и заснула. Он подумал — несколько опрометчиво: бедная, запуганная зверушка! Эта еще слишком молода и потому не очень опасна. Жалеть их рискованно только, когда они входят в полную силу.
2
Было уже около одиннадцати вечера, когда они проехали мимо маленькой речной пристани у самого въезда в Люк. Там стояла на якоре епископская баржа. Кошка, поднимавшаяся на нее по сходням, остановилась на полпути и уставилась на них, и Куэрри сделал крутой вираж, чтобы не наехать на дохлую собаку, которая валялась посреди дороги в ожидании утра, когда ее растерзают стервятники. Гостиница на площади, против губернаторского дома, еще не сняла с себя остатков праздничного убранства. Может быть, там недавно давала свой ежегодный банкет дирекция местного пивоваренного завода или же на радостях, что ему так повезло, отпраздновал свой перевод на родину какой-нибудь чиновник. В баре, над стульями из гнутых металлических трубок, придававших всему залу уныло-деловой вид машинного отделения, свисали сиреневые и розовые бумажные цепи, на кронштейнах ухмылялись во весь рот круглые лунные рожицы абажуров.
Номера наверху были без кондиционированного воздуха, и перегородки между ними не достигали до потолка, так что ни о какой обособленности и думать не приходилось. Из соседнего номера доносился каждый звук, и Куэрри мог следить за всем, что там делает Мари Рикэр, — ж-жикнула молния на сумке, щелкнули складные плечики, стеклянный флакон звякнул о фаянсовый умывальник. На голый пол упали туфли, полилась вода. Он сидел и думал, чем ее утешить, если завтра утром доктор скажет, что она беременна. Ему вспомнилось долгое ночное бдение возле Део Грациаса. Тогда тоже пришлось успокаивать человека, которого одолевал страх. За стеной скрипнула кровать.
Он достал из своей сумки бутылку виски и налил себе стакан. Теперь настала его очередь звякать, лить воду, шуршать, он точно перестукивался с соседней тюремной камерой. Из-за стены донесся какой-то непонятный звук — уж не плач ли? Он почувствовал не жалость к ней, а только раздражение. Вот навязалась и теперь, пожалуй, не даст выспаться. Он еще не успел раздеться. Он прихватил с собой бутылку виски и постучал к ней в дверь.
Ему сразу стало ясно, что он ошибся. Она полулежала в постели и читала книгу в мягкой обложке — успела все-таки сунуть ее в свою «сабену». Он сказал:
— Простите. Мне показалось, вы плачете.
— Нет, что вы, — сказала она. — Это я смеялась.
Он увидел, что она читает популярный роман, в котором описывается парижское житье-бытье одного английского майора.
— Так смешно, просто ужас!
— А я принес вот это, на случай, если понадобится утешать.
— Виски? В жизни не пробовала.
— Вот и попробуйте. Но вам вряд ли понравится.
Он сполоснул ее кружку из-под зубной щетки, налил туда немного виски и сильно разбавил его водой.
— Не нравится?
Она сказала:
— Сама идея нравится. Пить виски в полночь, в комнате, где ты сама себе хозяйка.
— Полночи еще не пробило.
— Ну, вы понимаете, что я хочу сказать. И читать в постели. Мой муж не любит, когда я читаю в постели. Особенно если такую книжку.
— А чем она плоха?
— Не серьезная. Не про Бога. Он прав, конечно, — добавила она. — Образования мне не хватает. Монахини уж как старались, а не привилась мне наука.
— Я очень рад, что вы забыли о своих опасениях.
— Может, все будет хорошо. Вот у меня вдруг живот схватило. От виски вряд ли. Слишком быстро, правда? Может, гости?
Речи радушной хозяйки были отправлены на чердак — туда же, где валялись за ненадобностью поучения монахинь, и она перешла на жаргон пансионского дортуара. Смешно было думать, что такое инфантильное существо может представлять собой какую-то опасность.
Он спросил:
— А в школе вам хорошо жилось?