Центр

Щербинин Дмитрий Владимирович

Апрач ненавидел не только Дэкла и Аннэю. Он ненавидел и свой желудок. Ведь именно из-за желудка ему приходилось делать остановки — добывать пищу, а уж какой эта пища была: растительной или животной, разумной или нет — его не интересовало. Он сам превратился в хищного зверя, хитрого и коварного, благодаря чему несколько раз выворачивался из опасных передряг, когда жители случайных миров устраивали охоту на незванного гостя. И чем дальше он летел, тем ощутимее становился холод при вылазках.

Что касается сна, то Апрач приучил себя спать стоя, обхватив молот руками и ногами. Таким образом, и во сне продолжал

он своё путешествие, а не тратил ежедневно по восемь бесценных часов.

Итак, за три месяца до трагических событий на Ноктском аэроцикле, в путешествии Апрача произошёл коренной перелом.

Незадолго до этого он основательно подкрепился, и ещё даже дожёвавывал, не чувствуя вкуса, некое существо, ни облика, ни отчаянного молящего визга которого уже совершенно не помнил. Он подумывал, что пора уже спать, но вдруг его путешествие прекратилось.

Он полетел вниз, больно ударился, но тут же вскочил на ноги, и, по-прежнему ничего не видя, начал размахивать молотом, рыча и шипя, воображая, что он выкрикивает нечто угрожающее.

Вдруг в темноте вспыхнул свет, и Апрач увидел существо, в руке которого также был зажат молот. Конечно, Апрач зарычал, и, замахнувшись бросился на противника. И всё же он не нанёс удара.

Дело в том, что Апрач узнал в этом существе самого себя. Если бы этот второй Апрач выглядел также, как и первый — грязным, уродливым, с запекшейся, в основном чужой кровью на лице, волосах и на остатках одежды, то Апрач всё же ударил бы его молотом, хотя бы потому, что такой облик был ему ненавистен. Он хотел избавиться от этого уродства, хотя за время своего путешествия всё больше превращался в монстра…

Но этот новый Апрач был даже красив. То есть, в него было влито всё самое лучшее, что имелось в лице и фигуре настоящего Апрача, а все лишние детали, как глубокий, рассекающий всё лицо шрам, как безумные глаза — всё было убрано. И одет новый Апрач был изящно, и только молот в его руке казался точно таким же, как и в руке настоящего Апрача.

Настоящий Апрач спросил хриплым от долгого неупотребления голосом:

— Кто ты?

В ответ прозвучал голос сильный, хорошо поставленный:

— Я — твоё отражение.

— Но разве отражения разговаривают?

— Я необычное отражение.

Апрач пригляделся, и обнаружил, что его отражение находится внутри совершенно гладкого камня.

И снова спросил, чувствуя, что ему начинает нравится подзабытое искусство разговаривать:

— И что ты тут делаешь?

— Я здесь живу…

— Почему же ты, похожий на меня, живёшь здесь?

— Я похож на любого.

— Не понял! Что ты мелешь?!

Апрач говорил грубо, но на самом деле чувствовал в своём сердце радость. Ему даже не хотелось хватать и пожирать этого (и даже не потому, что он был уже сыт, а потому, что в нём начало просыпаться что-то человеческое).

— Я жил здесь издавна. Я знаю, откуда ты; знаю историю твоего мира. Но ещё задолго до того, как там появились первые люди, я уже был здесь — в камне, вмурованный в поверхность мира. Такова моя судьба — пребывая здесь миллионы лет, не общаясь ни с кем, не чувствовать одиночества. Природа наделила меня определённой властью: я, лишённый возможности передвигаться, чувствовал, пропускал через себя те невидимые нити, которые пронизывают пространство, связуют прошлое и будущее.

Апрачу нравился

этот торжественный сильный тон существа прекрасного, и каким-то удивительным образом похожего на него. Всё же Апрач посчитал нужным выкрикнуть:

— Так и что же из того?! Я не знаю никаких таких нитей! Чего ты меня сюда вытащил, а?!

— Имей терпение выслушать меня, Апрач. Ведь, возможно, я помогу тебе достигнуть цели быстрее, нежели ты смог бы сам…

Конечно, такие слова заинтересовали Апрача. Он рявкнул:

— Ну, давай быстрее — рассказывай!

Голос спокойный и чистый не мог не радовать Апрача:

— Я знаю всех кто жил, и всех кто будет жить. Дела тёмные отравляют мир, и нет совершенство. Всегда рядом с радостью горе, рядом с любовью — разлука. Кто-то сыт, кто-то голоден, но и того кто сыт через мгновенье съедят черви. Быстро летит время. И жизнь твоя — мгновенье. Мне жаль тебя, мне жаль других. Я не могу уничтожать тьму, я могу только преображать её в лучшее. И ты видишь себя таким, каким бы ты мог быть. Также и любой, даже самый плохой и страшный, увидел бы себя с лучшей стороны. И этим прекрасным отражением был бы я. Пол не важен: я обращаюсь к тебе, как мужчина, но мог бы воплотиться и женщину, и существо бесполое, и даже в растение…

Апрач простонал тоскливо:

— Хотел бы я быть таким, как ты; да есть один — он мне всю жизнь разрушил. Я его…

— Дэкл не виновен.

— Ну нет, не отговаривай меня. Не выйдет.

— Знаю, что не выйдет.

— Так зачем же остановил? Где радужный камень?

— Я не останавливал тебя. Но радужного камня нет здесь.

— То есть, как это нет? Я ж с мира на мир прыгал, от камня к камню. Всё точно, всё рассчитано. А если здесь нет камня, так и эта экспедиция тоже здесь должна была застрять.

Апрач аж подскочил от этого своего предположения, и рявкнул:

— Ну, признавайся — они здесь?!

— Нет. Они пролетели несколько дней назад.

— Так почему же я не пролетел?

— Потому что радужного камня нет на прежнем месте.

— Кто же его снёс?

— Тот, кого некоторые из вас называют змеем, хотя, конечно, там, откуда он родом, такими обозначениями никто не пользуется.

— А откуда он родом.

— Оттуда, где тьма.

— И ты тоже чувствуешь то место?

— Нет. Оно скрыто от меня.

— Это из-за таких змеев темно стало?

— Они способствовали этому.

— А зачем он здесь пролетал?

— Ему нужна была пища.

— Чем же он питается?

— В основном — светом; но теперь, когда центр облеплен — не брезгает и мирами. Естественно, он не один такой. Змеев миллионны, или даже миллиарды.

— Очень много.

— Да — очень много. Даже я не знаю, точного их числа, потому что — многомирье моё, а они — не из многомирья. А ещё есть споры. Эта, наделённая силой слизь, которая вырабатывается из тьмы, которая облепила центр. Слизь разлетается во все стороны пространства, и то, к чему прикасается перерабатывает в подобие себя. Первые сгустки уже достигли этих областей, и некоторые миры заражены. Но в каждом мире есть определённая сила. Каждый мир — живой. Эта сила помогала прежде растениям, животным, птицам и разумным существа; теперь каждый мир борется с заразой. Сгустки поглощают только отдельные участки того или иного мира, но не перерабатывают весь мир в слизкое, тёмное безобразие…