Центумвир
Шрифт:
Как же я хочу стоять там же, где Кайла… вот так же разговаривать по телефону по рабочим вопросам и, вежливо улыбнувшись бабе сокурсника, который, как оказалось, помогает ей сейчас внедрить ее торговую сеть в Россию, вот так же ровно и абсолютно искренне сказать, что, это мелочь и не стоит оплачивать.
Скользила взглядом по своей фигуре, посмотрела в отражение своих глаз и скептично прищурилась. Не тупая же. Во всяком случае, не безнадежно. Когда видишь, какова бывает планка, появляется некое чувство ущербности от того, что то, что ты считал своим достижением на самом деле это… пфук! И совсем не серьезно. Вернусь, начну готовить почву для старта,
Ты снял мою корону, Истомин. Но в этом я признаюсь только на смертном одре, шепотом, на последнем вдохе и не тебе. Не дождешься такого счастья.
Совсем невесело усмехнулась, глядя на себя в зеркале. Поймала взгляд Кайлы в отражении и поняла, что не важно то, что мы говорим на разных языках, мы из разных стран, на разных стартах и положениях – она прекрасно знает этот мой взгляд. Наречие, на котором говорят внутренние стремления и им совершено плевать на условности, наречие это понимается в любых обстоятельствах, ощущается под кожей, дарует чувство сродства, когда ты осознаешь, кого видишь перед собой. Беда лишь в том, что мой предел – только доползти и то не близко. Но я всегда считала, что лучше быть последней среди первых, чем первой среди последних…
Настояла, что оплачу. Кайла сопротивлялась вяло, после взгляда в зеркале и нашего интуитивного понимания, особенно вяло и недолго. Ей позвонил Истомин, уточнил, закончился ли шопинг, заплатила ли я (!) и позвал нас обед.
Встретились в уютном пабе недалеко от центра. Они обнялись как давние друзья.
Сел рядом со мной, положив на мой стул руку. И снова чувство робости внутри, как тогда, когда я впервые увидела, на что он способен, а теперь чувство выраженнее… Он с живым интересом расспрашивал Кайлу о двух ее детях, о супруге, с которым тоже был знаком, о бизнесе, о том, что она планирует еще. Отвечал так же, как она – в общих чертах, очень добродушно, развернуто. Поговорили о знакомых, как у кого двигаются дела, кто с кем недавно виделся. Я едва не поперхнулась чаем, потому что говорили они в подробностях, не интимных, разумеется, а тех, кто чем занимался и где и как преуспел. Хватит! Я же сейчас пойду повешусь в туалете от осознания своей ущербности, немедленно прекратите, блять!
Кайла посмотрела на меня, тепло улыбнулась и сказала, что я выбрала наряд, которому крайне необходимо хорошее колье, в действительности очень хорошее и чтобы Яр… ну, в общем, если сократить ее тонкие, витиеватые, тактичные намеки, то не жмотничал. Истомин рассмеялся и покивал, придвигая меня вместе со стулом к себе и говоря, что он не запрещал мне тратиться, просто я очень экономная. Угум. То есть те баснословные суммы, на которые можно купить неплохой автомобиль, это экономно? И смех и грех. И смех со слезами на глазах.
Тепло попрощавшись с Кайлой, пошли вниз по улице, к указанному ей ювелирному магазину. Мне было неловко, потому что меня одновременно пугал и восхищал этот инопришеленец, говорящий какую-то полукриминальную херотень по телефону. Причем в своем стиле – с иронией и восхитительно тонким троллингом собеседника.
Когда дошли до ювелирного Яр уже завершил свои разговоры и даже по-джентельменски распахнул мне дверь.
Очень неожиданно, но именно в ювелирном у меня внезапно проснулась совесть, потому что меня привлек
С трудом подавляла боль от штыков совести, бурчащей, что охуевание это хорошо, но хуеть до определенного предела, это еще лучше.
Истомин с отчетливым удовольствием следил за моей мимикой (почти не выдающей болезненности от атак никак не желающей сходить на хуй совести), взглядом, упрямо не поднимаемым на него и с неохотой косящийся на более скромный ранее примеренный вариант. Скромный и по эстетству и по цене. Совесть все-таки пошла по указанному адресу, и я с тщательно культивируемой решительностью посмотрела в серо-зеленые ироничные глаза.
– Ты что? Такая цена! Мне теперь в двойную смену выходить? – говорил таким тоном, что женщина, не знающая русского языка, сочла за светский и вежливо мне улыбнулась, укладывая украшение в деревянную коробку и пихая туда документы. А он продолжал, – и на что мы жрать и жить теперь будем, ты подумала? Придется кредиты брать и еще одну работу искать, потом я не справлюсь с депрессией и выплатами, пойду застрелюсь, оставив кредит тебе, как эгоистичному созаемщику, ты сдашь наших голодных детей в детдом, продашь этот ошейник и сопьешься в горе, тоске и одиночестве. – Прикладывая телефон к терминалу, – такова цена твоего необдуманного порыва. – Пока проходила оплата, потянулся и взял пару конфет из вазочки на прилавке кивнув улыбнувшейся продавцу передающей мне пакет. – Все, пошли в банк, оформлять кредит.
– Пошли, – кивнула я, тщательно скрывая восторг глядя на иронично улыбнувшегося его и выходя вслед за ним. – А когда ты застрелишься?
– Пока времени нет на это. – С досадой покачал головой, открывая мне дверь и пропуская вперед. – Придется тебе потерпеть. – Впихнул мне конфеты с деланной заботой, – на. А то теперь не на что еду покупать.
– Это хорошо. – Вскрывая фольгу, серьезно покивала я, направляясь вверх по улице где возле паба был ожидающий нас автомобиль. – В смысле, хорошо, что не скоро застрелишься, значит, красные дни моего календаря успеют кончиться. Я слышала, как за дорогие подарки надо благодарить, так что не переживай, девственником не умрешь, – фыркнула, закидывая в рот подушечку и, раскусив, поморщилась, – фу, мятная…
Истомин резко толкнул меня к стене магазина и оперся об нее рукой над моим плечом. Я, оцепенев, смотрела, как в его глазах отражаются соблазнительными переливыми желание обладать прямо здесь и сейчас, всполохами удовольствие, тенями жажда, вспышками непереносимый голод, уже на грани контроля. Вызывающий то же самое.
– Но не сегодня же благодарить, ведь все еще рдеют знамена над родин... – не смогла закончить. Он не дал.
Губы в губы и шумный воскресного центра Лондона перестал существовать. Пал в грохоте крови в ушах, в набате сердца, в жаре губ и напоре его языка. В стягивающем внутренности чувство колкого онемения, пламенем оседающим вниз живота.
Отстранился. Рука по стене ниже, кистью давит на мое плечо, а я не могу отвести взгляда от его лица, потому что…
Его губы влажные, полуулыбаются очень расслабленно. Слегка раскрыл их, и кончик его языка с моей разломанной конфетой, коснулся ровной линии верхних зубов. Уголки губ приподнялись, улыбка шире и его язык сокрушающе медленно назад, по нижней губе, которую мгновение спустя он прикусил. Если существует в этом мире что-то безусловно сексуальное, то оно сейчас не видело Истомина…