Центумвир
Шрифт:
Добавил вакуум и нажим и я вообще забыла обо всем, просто онемевшими пальцами вцепляясь в его голову, и выгибаясь от того, как ударяло внутри.
Подбирает ритм. С меньшего на больший, краткая осечка, когда было излишне, до дискофорта, но зажатие тут же оборвано смягчением давления языка и замедлением ритма.
И мой мир начал рассыпаться. Нет, не оттого, как разбивало внутри, а от того, что он собирался сделать. Как он хотел это сделать. Как. Он. Хотел.
Спасите. Нет. Не спасайте.
Именно это я думала, когда смотрела как его пальцы раскатывают
В голове полный дурман, когда он ослабляет нажим, когда дает чуть спасть пелене с разума, чтобы погрузить на дно, чтобы острее прочувствовала. Он, не глядя, безошибочно точно по кнопкам и выбрана малая интенсивность вибрации.
Поднял на меня взгляд, когда прислонил. Мгновение.
И в серо-зеленых глазах удар невыносимого опьянения, когда меня разносило от того, что он одновременно с нажимом своего языка, обеспечил мне чувство распирания, от того как неторопливо вводил внутрь. С одномоментным увеличением интенсивности вибраций.
Это все взрывом, но неторопливым, оттого кжасающим, потому что понимаешь, что он неизбежен, что все вошло в раж, понимаешь, четко осознаешь в эти доли мгновения, что тебя сейчас разъебет…
И это происходит. Нажим егоо языка токсином в кровь. Сворачивая ее, делая непригодной от степени отравления, а когда одновременно интенсивность вибраций в момент, что разносит низ живота, а он еще и начинает пальцами задавать ритм… У меня не было шансов. С ним у меня не было шансов.
Когда ритм его языка сливался с движениями его пальцев, знающих как, потому что он считывал каждую реакцию на смену направления и молниеносно вычленял нужный вектор, по струнам, заряженным, в токсичную кровь. Становящуюся еще более отравленной из-за нарастающего интенсивнее пламени внутри, которое он подхлестывал языком. Им же зарождал. Питал. Убивал.
Разнос от виброволн, таких слабо дразнящих влились в ураганы, все возрастающие уроганы от его языка, от его пальцев вновь стискивающих бедро, от взгляда серо-зеленых глаз, подведших к краю бездны.
Удар его языка через полуулыбабщиеся губы, одновременно вибрация увеличена до максимума и резко вглубь тела, почти сожженного им. Почти. И теперь точно.
Есть предел оргазма. До него сходишь с ума от того, как расщепляет тело наслаждением. За этим пределом – срыв. Полностью и всего.
За этим пределом, удерживаемым его губами, точка невозврата. Когда не расщепляет, когда рывком в пол от того, что каждая мышца в теле сокращается, разрывается от разрубающего удовольствия чистейшего, достигнувшего пика наслаждения, зародившегося внутри и с каждой милисекундой набирающего такую мощь, что она не гасится криком, когда полосует до черных точек перед глазами, когда разрывает. Под ним. Для него. Полностью разрывает до истерзанных импульсами рецепторов, павших от дерущего в крови черного виски…
В себя не сразу. Не сразу пониманием в утонувший в темных, бурлящих водах наслаждения, мозг, что его сейчас жестко имеют.
Легкими, поверхностными прикосновениями кончиками его пальцев по моим часто вздымающим ребрам. И опьяняя этим. Выражением в его глазах.
– Слушай, а где твое учебное пособие? В Америке, осталась да? – целуя его шею слегка прикусывая кадык.
– Я девственник. – Фальшиво возмутился он. – Был.
– Давно, – добавила я, сжимая его еще не стихнувшую эрекцию.
– Э, нет. – Деловито отстранил мою руку, глядя на наручные часы. – У нас как в «титанике», место было только для одного, хотя, по идее, можно было бы и вдвоем, но я джентельмен, как и бедолага Джек. В общем, давай резче, у нас вылет скоро, а тебе опять отмываться от моих слюней.
– Глубокий, Яр. – Лукаво глядя в его глаза, многозначительно облизывая нижнюю губу.
Закрывая ладонями глаза, он простонал искренне горько.
– Очень глубокий, Ярослав Андреевич.
– Я был так наивен, когда думал, что мне будет тяжело. – Печально произнес он, вновь отстраняя мою руку и страдальчески поморщившись. – Мне очень-очень тяжело. – Выталкивая смеющуюся меня с кровати. Упрямо ползующую обратно к нему. – Иди отсюда. Иди, пожалуйста! – выталкивая уже сильнее, и отводя свое тулово от моих загребущих ручонок. – Я деловой и очень обязательный человек. Был. Уйди! Хватит! Ну, пожалуйста!
Ушла. Дрожь по телу под ледяными струями. Без шансов. У меня просто без шансов.
Поднялись его люди, забрали два моих чемодана. Он шел по коридору, разговаривая по телефону, я следом за ним к лифту, в шлейфе его аромата, чувствуя, как внутри все стягивается до немеющей боли от четкого понимания, что в обозримом будущем я едва ли захочу сменить дилера.
«– И долго дурных будем изображать?
– Ты – постоянно».
Прости, Илья, но меня вычислили. И не оставили шансов. Господи... с чего вообще начать разговор...
***
Да идите вы оба на хуй! – вот именно это я думала на следующие сутки, когда они пошли пилить, кому я там достанусь. Я безвольная вещь, что ли? Кто в словесных баталиях победит, тот и приз заберет? А хером по лбу не хотите? Кстати, надо им об этом сказать.
Обоих посылала, потому что я Лесю приняла и принимаю, несмотря ни на что и мне вот эти взбрыки брата вообще не по душе. А Истомина на хуй… потому что вот, блядь, ну как так можно вообще делать! Но обо всем по порядку.
Мы прилетели днем. Истомин жил за городом, в приличном таком домишке, стильненько очень внутри, короче, я одобрила. Он свалил по своим делам, обещал вечером забрать. Илья был люто занят, должен был приехать в обед, когда я сидела на их кухне и разговаривала с Лесей. К слову, отчего-то глядящей на меня странно. Но отвлечь ее было легко, а положение у нее интересное, потому она болтала охотно, главное было впопад кивать. Промучалась я так до вечера, потом Яр меня забрал. Дом, вечерний туалет в ускоренном режиме, даже не потрахаться на дорожку (не получив разрядку, я нервничала еще больше) потому что опаздывали и, собственно, ресторан.