Цену жизни спроси у смерти
Шрифт:
– Падаем здесь, – скомандовала Лиза, подавая пример и приглашающим жестом похлопав ладонью по горячей гальке рядом с собой. – Только осторожней, задницу не поджарь. Она у тебя и в сыром виде аппетитная.
Девушки посидели молча, подставив лица солнцу. Глаза под их полуопущенными ресницами настороженно поблескивали.
До заветной сумки от них было шагов тридцать. До мужчины, устроившегося у самого моря, – все пятьдесят. Оценив обстановку, Вика нерешительно предложила:
– Давай я схвачу сумку, а ты задержишь мужика. Дашь ему в лобешник, и дело с концом. Чего тут мудрить?
Лиза отрицательно мотнула волосами,
– Во-первых, сумка наверняка тяжелая – с ней не набегаешься. Во-вторых, посмотри хорошенько на фигуру этого фраера. – В Лизином голосе прозвучала если не зависть, то, во всяком случае, что-то на нее похожее.
– И что? – Вика давно обратила внимание и на широкую безволосую грудь незнакомца, и на его узкие бедра, но потому-то постаралась, чтобы ее тон был как можно более равнодушным.
– А то, что он и махаться наверняка умеет, и бегает быстрее нас. – Лиза прищурилась.
– Тогда как поступим?
– Снимай лифчик, сестренка. Сейчас бабы «топлесс» даже на людных пляжах загорают, а уж на диком пляже – подавно.
– Может, лучше ты разденешься? – съехидничала Вика.
– Нет, на меня он не западет, – ответила Лиза равнодушно. – А ты пойдешь и попросишь у мужика закурить. Пообщайся с ним, пококетничай. Предложи искупаться. Когда увидишь, что я с сумкой уже далеко, тогда и сматывайся. Плаваешь ты хорошо, бегать, надеюсь, тоже не разучилась. Пока мужик сообразит, что к чему, пока из воды выберется, тут наши пацаны и подоспеют. Так что не дрейфь, сестренка.
– Я и не дрейфлю. – Вика бросила шкодливый взгляд в сторону широкоплечего незнакомца и неожиданно для себя спросила: – А если он вдруг любви захочет? Мне как, ему отдаться?
Лиза выискала перед собой камень, широко размахнувшись, зашвырнула его далеко в море и только после этого разжала губы:
– Змею помнишь, сестренка? Так вот, считай, что она легко отделалась.
– Но я же для пользы дела! – поддразнила Вика подругу.
– Я тоже, – коротко произнесла Лиза. Выражение лица у нее было таким, словно она никогда не улыбалась, даже в детстве. Расхаживала со злым видом, вынашивая злобные планы в отношении змей. И в отношении приравниваемых к ним баб. А научиться понимать шутки так и не удосужилась. – Иди, – сказала она, не глядя на подругу. – Выделывайся перед этим мачо, пока он жив. А когда он сдохнет, я плюну ему в глаза.
Задор, который до этого момента испытывала Вика, бесследно исчез. Потоптавшись на месте, она сбросила верхнюю часть купальника и нерешительно посмотрела в сторону незнакомца. Но он на нее даже не глядел. Сидел, равнодушно повернувшись к девушкам спиной, а его сумка сиротливо стояла поодаль.
– Лизка, – шепнула Вика. – Бежим!
Схватить сумку за обе ручки и броситься наутек было делом считанных секунд. Задыхающиеся от стремительной пробежки и едва сдерживаемого истеричного смеха, девушки очень скоро оказались в полной безопасности. Однако Вика, оглянувшаяся напоследок на беспечного незнакомца, почему-то почувствовала обманутой себя, а не его.
Когда на пляже возникли две девицы, Громов сразу заподозрил неладное. Слишком часто они поглядывали в его сторону, слишком близко к нему расположились, чтобы сойти за любительниц уединенного отдыха.
Одна из них походила на низкорослого паренька, для смеху или еще по какой-то надобности обрядившегося в мамин
Он выждал еще несколько минут, проверяя свои подозрения, а за мгновение до того, как девица в зеленом купальнике собралась направиться в его сторону, равнодушно обратился к ней и ее подруге спиной. «Ну, смелее, – мысленно подбодрил Громов лазутчиц. – Не надо никаких китайских церемоний. Делайте свое дело и проваливайте».
Прислушиваясь к удаляющемуся топоту за своей спиной, он обернулся, лишь когда обе девицы, прихватившие его сумку, достигли пересохшего речного русла. Навстречу им из-за кустов выдвинулось рыло бутылочно-зеленого джипа, обвешанного фарами и хромированными цацками, как новогодняя елка.
– С прибытием вас, господа бандиты, – процедил Громов, разворачиваясь к вновь прибывшим грудью. Встать он не соизволил. Сидел, лениво перебирая собранную коллекцию камешков.
Из джипа неспешно выбрались трое братков, непринужденно разъезжавших по округе прямо в сатиновых трусах. У них это называлось «рассекать». «Что ж, подумал Громов, – рассекать в трусах комфортно, особенно если с ветерком: ничего не потеет, а то, что взопреет ненароком, легко почесать пятерней или даже двумя. Человек – он ведь царь природы, а не хрен с бугра. И житься ему в этом мире должно легко и вольготно».
Поставив свою ношу перед троицей братков, их коварные сестренки одновременно бросили на Громова прощальные взгляды и предусмотрительно исчезли из виду. Надо понимать, девочки со своей задачей справились успешно. Теперь очередь была за мальчиками. И Громов не возражал против такого расклада.
Один из братков, порывшись в сумке, извлек оттуда «узи» на длинной рукоятке, деловито осмотрел полную обойму, лихо загнал ее на место. Оружие он картинно примостил на своем правом плече, дулом вверх. Кажется, таким образом было принято сближаться с противником в американских боевиках, если только Громов не отстал от жизни (последний он посмотрел лет десять назад, да и то мельком, когда дожидался в аэропорту своего рейса в Дубоссары). Двое других парней передернули затворы невесомых на вид помповиков и синхронно осклабились. Рано они улыбались. Для начала им следовало хотя бы вооружиться гранатами из похищенной сумки. Это дало бы им пусть малюсенький, но шанс.
Все трое, посовещавшись, двинулись вперед, удаляясь на ходу друг от друга, чтобы всесторонне охватить Громова редкой развернутой цепью. Завладевший «узи» парень, надо полагать, возглавлял маленький отряд, поскольку он-то и держался в центре. Одна половина его головы представляла собой сплошной зарубцевавшийся ожог, посреди которого пучился чудом сохранившийся глаз, лишенный век. По другую сторону переносицы лицо было вполне обыкновенным, но симпатичным этого обгоревшего монстра могла назвать разве что родная мать, да и то не от чистого сердца. Уродство, в отличие от красоты, никогда не бывает наполовину.