Чабор
Шрифт:
— Эка грусть-печаль, — вздохнул асур. — Доченьки, милые. Ведь не тороплю я вас, нет. Но старость моя и матери уж близко, а старость без внуков — пустой орех. Наследника Бог не дал, хоть вы уж тогда не обижайте. Разве ж я вас не понимаю? Тоже ведь был молодым, — царь мечтательно поднял глаза к потолку.
— Отец, я тебя прошу, не начинай? — остановила нахлынувшие, было на родителя воспоминания Добромила. — Про твои подвиги все знают…
— А про которые не знают?! — Вулкан весело подмигнул старшей дочери, громко хлопнул в ладони, сгрёб в объятья Мирославу и Божену и закружил их, прижимая к себе.
Добромила с нескрываемой завистью посмотрела на своих сестёр. И ей не меньше хотелось оказаться сейчас в крепких объятиях отца, кружиться, визжать от восторга, на весь тронный зал, но! Что делать? Она старшая из дочерей и взамен этого имеет безконечное уважение и внимание со стороны отца. С её мнением он считается, доверяет, говорит серьёзно, как с равной, хотя и в его голосе иногда звучат нотки матери. Добромила единственная из сестёр имеет полную самостоятельность, свой, пусть и небольшой, терем у восточной стены, прямо у горы. И мать, и отец любят её ничуть не меньше других сестёр, но вот так веселиться…
Царь Вулкан был высок, силён, красив. Чёрные длинные волосы спадали на широкие богатырские плечи. Синие глаза, прямой нос, густые изогнутые брови, отливающая сединой, короткая, стриженая по-военному борода…
Каждая из дочерей, включая Добромилу, всегда представляла своего избранника именно таким, как их отец. Добрым и сильным, грозным и справедливым, простым и весёлым, когда дело касалось семейных отношений, и таким… красивым. Иначе и быть не могло. Редкий отец отдаёт столько любви и внимания своим детям. Ему можно было доверить любую тайну, говорить на любые темы. С матерью не подурачишься. Там всё чинно и серьёзно…
В дверь снова постучали:
— Уступ! — весело крикнул царь, отпуская дочерей из своих крепких объятий. — Если опять ко мне дочь, впускай, не церемонясь!
Вошёл придверный:
— Пресветлый, к тебе Говар из Лесдогора.
— Ну вот, — с сожалением вздохнул Вулкан, — только собрался с вами почародеить…. Простите, дочки, простите, милые: дела.
Девушки поклонились отцу и вышли. Царь веров кивнул придверному, и он тоже удалился за дверь.
У входа появился Говар. В коричневом балахоне, с раскрасневшимся от мороза лицом. Он низко — в пояс — поклонился, приветствуя асура.
— Входи, вольный старец, рад тебя видеть, — Вулкан подошёл к двери, встретил Говара и лично проводил его в зал. — Придверный! Уступ! Справу дорогому гостю!
Придверный и кто-то из стражи быстро принесли Справу — высокий, дубовый стул, обитый дорогой кожей и украшенный тонкой резьбой до самого подголовника. Его установили справа от трона, как и было положено при встрече дорогих гостей.
— Садись, Говар, — пригласил Вулкан старца на справу, сам же устроился где и должно асуру — на трон. — Будь гостем.
— Благодарствую, царь Вулкан. Пошли Род благодать твоей семье и народу веров.
— Отобедаешь со мной? О, что я, неразумный, путника же не спрашивают. Уступ!
— Слушаю, — отозвался придверный.
— Поторопи обед, предупреди царицу и дочерей, что обедает гость.
Уступ удалился, а асур, повернувшись к Говару, осмотрел его с ног до головы. Сколько Вулкан себя помнил, он всегда видел Говара таким. «Я и сам немало на свете пожил, — рассуждал про себя царь веров, — но его помню старцем с далёких дней своего детства. А ведь ещё мой дед мне про Говара сказки баял».
— Ну, расскажи, Говар, пока беседа к обеду, чем Лесдогор живёт? Как с Бардаком граничите, может, пособить чем?
— Что говорить, Вулкан? Царские это беседы о границах да врагах. Моё ж дело — мести бородой, пока ешшо живой.
— Ну, что ты, вольный Дух Леса. Ещё мой отец говорил, светлая ему память, что ты обещался его внукам и правнукам былины на сон целящий петь. В твоих былинах — великая сила, это я по себе знаю. Ты уж держи своё слово, не гневи усопших.
— Добро, царь. Пошли Род благодать тебе и царству за то, что усмирил слабость мою… Вести невесёлые в Светлолесе. Одолели меня думы тяжкие, вот и расскрипелся, как старая липа в бурю. Давай уж оставим беды на время после обеда?
— Вот, — сказал довольно Вулкан. — Узнаю. Это уже настоящий Говар, а то испугал меня. Ведь это же твои слова: «Оставляй все беды на после обеда, а после еды — уже не до беды»?
— Нет, царь. Это дед мой говорил, а не я.
— Скажи на милость, — покачал головой Вулкан, — а я уже слышал эту поговорку пересказанной от Кратора да думал — вот умно воевода речёт, наслушался умных людей.
— Раз речёт так твой воевода, значит, так и думает. А раз воевода думает, это уже неплохо.
— Это ты, Говар, точно подметил. Дум у него сейчас хватает. Это правда.
— Что за напасть? — обеспокоился старик. — Снова аримы[vii] напирают? Или в Свентограде что?
— Оно-то… и то и другое, — простецки вздохнул царь. — Но не в этом дело. У него во дворце враг объявился.
— Кто ж это? — всерьёз удивился старик.
— Божена…
— У-у-у, — улыбнулся Говар. — Старое предание. Красавицы всегда норовят обидеть или задеть побольней витязей. То от любви, никак не от ненависти. Видать, асур, так оно и есть. В таких играх — кресало с кресалом — быть пожару.
— Во-от, — подтвердил Вулкан слова старца, — ты меня понимаешь, Говар. Я давно про них в уме держу, да и не только про них. Всё выходит, что козни всякие по любви, а потом вдруг засомневался. Думаю, а что, ежели я неправ? Я ведь отец. Может, чего и не замечаю. А ты меня успокоил. Знать, и впрямь погуляем на свадьбе-любомире, а, дед Говар?
— Что ж, — отчего-то с грустью сказал старец. — Будет время, будет и бремя. Никуда они не денутся, только не торопи их…
Появился Уступ:
— Прости, Пресветлый, и ты прости, вольный старец. «Горные» лазутчиков поймали, у себя держат. Бородач просит к тебе привести, на допрос.