Чабор
Шрифт:
— Не со зла я, — оправдывался Чабор, — по незнанию…. А попроси иначе, наверняка бы царь отказал.
— Эх, — вздохнул старик, — учиться тебе парень и учиться…
— А ну, все за труды праведные! — орал Бородач. — Ишь, раскудахтались.
Сайвоки, привычные трудиться, но непривычные к крику своего царя, мигом разбежались по своим местам. В любом случае, заниматься делом приятнее, чем языки чесать. За трудами жизнь идёт, а без них — тает.
Бородач жадно хлебнул набрал в ковш водицы и жадно хленул. Ему нужно было освежить
«Да, нелегко быть царём, — заключил сайвок. — Накричишься…. Это ж какое горло надо? Пожалуй, чем больше народ, тем больше горло….»
Где-то далеко послышался звон. Вскоре явился один из смотрителей:
— Бородач, — сказал он и тут же осёкся. Сегодняшний день перевернул всё вверх дном. — Царь Бородач, — исправился смотритель, смешно выпячивая живот. — Приходил Уступ, придверный царя Вулкана, просит вытащить и отдать ему того лесного сайвока, что в протравном колодце сидит. Чего делать, а, …царь Бородач?
Два последних слова едва не вышибли слезу у царя горных:
— Кхе-кхе, — важно кашлянул Бородач и сам приосанился, — конечно, нужно отдать. Чай, не кто-то там просит, а царь. Я так понимаю, царь царю помогать должен?
— Всё это так, …царь, — выливая этими словами нектар на сердце своего правителя, услужливо сказал смотритель, — но что, ежели «лесной», что в сидит колодце, уже околел?
— У-у! — вывалился из своих грёз главный горный сайвок. — Скорей туда! Всех!!! Быстро! — снова заорал мелкий самодержец. — Достать, поставить на ноги, оживи-и-ить!!!
Смотрителя словно ветром сдуло. Он нёсся по коридору, не видя и не слыша ничего, кроме свиста ветра в собственных ушах и душераздирающего крика Бородача. Словно камень, пущеный из пращи, он летел по пустым ходам и орал, как безумный: «Все к колодцу-у-у-у!!! Тащи-и-и-ить!!! Оживи-и-и-ить!!! Царь приказа-а-а-ал!!!»
Через миг вслед за ним неслась уже целая толпа сайвоков. Кто-то отставал, возвращался с верёвкой, лопатой, палкой, фонарём. Топот стоял такой, словно по ходам неслось стадо взбесившихся коров.
В один миг у колодца собрались чуть ли не четверть всех «горных». Страх перед гневом крикливого и ставшего вдруг грозным Бородача просто творил чудеса. Никого не пугал даже запах. Завязали носы и рты повязками. Двое сели в корзину, а остальные опустили их в колодец. Несмотря на то, что в темноте морщившимся от окружающей вони сайвокам показалось, что бездыханный пленник покрылся какой-то рыбьей чешуей, все исполнялось быстро и точно, как обычно требовал их грозный (с чего вдруг!) царь, а поскольку тот стал больно крут, всё делали быстрее быстрого. Их не пугало ничто….
К приходу Бородача лазутчика уже вытянули и отнесли к лекарям. Едва царь «горных» явился к своему народу, один из них, запыхавшийся от старания, доложил громко и точно, как войсковой новобранец, что лазутчик, вроде, ещё жив, но не очень, и над ним уже трудятся лекари, поскольку тот едва не превратился в какое-то чудище.
— Чудище? Ну, …добро, — сказал Бородач тихо, рождая величайший вздох облегчения у окружающих, — двое дежурить здесь, у двери лекарей, докладывать мне все новости об этом «лесном», остальные по местам. Молодцы, благодарю!
Для того чтобы не гневить своего переменившегося правителя медлительностью, сайвоки исчезли просто моментально. Как и было приказано, двое из них тут же застыли у дверей.
Царь деловито осмотрел добровольцев, сказал привычное «добро», и чинно побрёл в свои покои.
— Если что… — едва произнёс Бородач, а ему уже тут же ответили: «Да, да», — Сразу ко мне. Докладывать о здоровье лазутчика трижды между звонками, ясно?
— Ясно, царь! — ответили сайвоки в один голос.
К вечеру, если быть точным, к десятому звонку, по докладу придверных, лазутчик «… очухался, перестал походить на чудище, попросил пить, выругался, сказав, что от лекарей жутко воняет (далее в докладе нехорошее слово)».
«Добро, — умозаключил по этому поводу царь, — раз унюхал что-то, жить будет».
К двенадцатому звонку пришёл доклад: «… разбросал примочки, поколотил старого лекаря, обозвав его вонючкой. Потребовал освободить какого-то друга Чабора, угрожал обернуть всех в жаб, если того не освободят…»
— Чабор, Чабор… — задумался царь сайвоков. — Где-то я уже сегодня слышал это имя. А, это, наверное…. Ну, да ладно. Молодцы, лекари, умельцы. После награжу, чем смогу. Поднимите его на ноги до конца, чтоб был как новенький…
К четырнадцатому звонку: «…лазутчик ломал полки, обещал за Чабора (кто такой?) разнести всё в пыль. Жаловался, что с носом у него что-то сделалось неладное. Лекарей к носу не допускает. Говорит, чтоб сначала вымылись, вонючки».
К шестнадцатому: «…пьёт много воды. К себе подпускает только травника Девясила. Просит, чтобы не мучили «коней», помрут без отдыху…».
— Коней? — удивился Бородач и простецки покрутил пухлым пальчиком у своего виска. — Он что, …того?
— Нет, царь, — улыбнулся посланник, — он нас так называет нашу охрану у дверей. Ему, видите ли, п'oтом аж и из-за дверей пахнет…. Ему все не так пахнут.
— Добро, — привычно ответил царь, взяв себе на заметку информацию о способности пленника к подобному распознаванию запахов на расстоянии, — что ещё?
— Ещё? — переспросил гонец, — А, да, лазутчик хотел поговорить со старшим. Предлагает выкуп за какого-то друга Чабора.
— Не пойду, — сразу ответил Бородач, наскоро прикинув, что эдак спасённый сайвок и у него что-нибудь не то унюхает. Ещё обзовёт крепким словцом, не «отмоешься» потом…. — Чабор, Чабор… — повторял царь, — а ведь я где-то и до сегодняшнего дня слышал это имя. Ты не знаешь, может, кто-нибудь про этого Чабора вспомнил?