Чарованная щепка
Шрифт:
Диего зашел за Флавием лично, прикрываясь участием того в делах следствия. Помня о пригляде, он говорил почти с равнодушием.
– Есть новости о нашем артефакторе. Прошу ваше высочество присутствовать на опросе свидетельницы с дочерью, – увидев, что глаза Флавия расширились догадкой, подтвердил: – Дочь была у нас вчера, мать зовут Леонорой.
Его высочество поднялся так стремительно, что это могло вызвать подозрения. Диего посмотрел на него с недовольством.
– Благодарю за ваше рвение помогать следствию, – намекнул он с досадой и очень тихо придержал царевича у дверей. – В моем кабинете нет прослушки,
Леонора ждала, теребя собственные кисти. Сесть им так и не предложили, дверь оставили открытой под надзор секретаря. Вязунья значимости минуты не уловила, так что немного поскучала, потом подозвала матушку к окну, указала на дерево и завела рассказ о дозволенной части вчерашней работы. Леонора едва слушала дочь, но кивала почти к месту и вроде бы даже хвалила.
Как только с ясно зримого соседнего крыльца вылетел оружничий, сердце ее загремело где-то в ушах.
Оно едва не выпрыгнуло совсем, когда Диего ввел царственного брата, сослался на срочное дело, задернул окно чарованной дымкой и невозмутимо вышел.
Арис несколько секунд взирала на плотно затворенную им дверь, поэтому не успела заметить, в какой момент его высочество пал на колени перед матушкой и принялся лобызать ее руки. Женщина не совершала никакой попытки вырваться, и то, что читалась ее лице, никак нельзя было отнести к удивлению.
– Знал, что вам непросто, – бормотал царевич, – но лишь вчера осознал всю тяжесть… Я должен бы просить прощения за наш поспешный брак, только, видит Бог, ни о чем не жалею…
Открытие было оглушающим, но сознание Арис верить новой истине отказалось напрочь. Она потерянно взирала, как в молчании плачет матушка и не сразу поняла, отчего на собственных губах посолонело и закружилась голова.
Царевич высказался и замер.
Рука Леоноры была почти прозрачной от недавней болезни, и стало вдруг очень глупо, что его усы и дурацкая тассирская бородка с наскоку совсем ее изжалили. Прежде он брился по-военному чисто и не ранил нежную кожу ее ладоней, скул и ключиц… Зато волосы, на которые она теперь взирала сверху, отросли и собрались в короткий хвост, а не лохматились во все стороны. Пусть она тоже вспомнит сейчас, как впервые решилась взъерошить их без помощи тяжелого, влажного морского ветра!
Флавий понял, что боится поднять глаза на женщину, разнящуюся с той, что рисовало его воображение. В мечтах она была родной и насквозь понятной, а эта, настоящая, взрастившая дочь без мужа и средств, все еще прекрасная в своей хрупкости и силе духа – что на ее уме?
Леонора искала слова, не находила их и тоже устыдилась этой паузы.
– Ваше высочество, – бессмысленно изрекла она.
Мужчина, держащий ее холодные от волнения пальцы в жарких ладонях был, безусловно, ее супругом, но – в образе малознакомого статного мага царской крови. Два десятка лет он почти не говорил на родном языке, обзавелся внутренним стержнем и зримым загаром, она же – бесславными морщинами на обветренных руках, по выздоровлении припомнивших не столько смычок, сколько валик для стирки и картофельный нож. Леонору потянуло коснуться волос мужа, растревожить их строгую гладкость и, если не глазами, то кончиками пальцев узнать вдохновенного гвардейца, что объяснился с ней на третьей встрече… Смелости так и не достало – едва ли у нее теперь есть право на этот слишком близкий жест.
Как угадать, кем стал его высочество? Если уж совсем откровенно, то и того, юного Флавия она почти не знала.
Присутствие Арис очень выручило застывшую чету, ибо позволило с живостью переключиться на третью сторону.
Леонора шевельнусь, страшась обидеть отнятием рук, но Флавий с понятливой неохотой отпустил ее шагнуть к дочери. Женщина обняла ее со всем порывом, который думала отдать мужу прежде, чем тот проявился в реальности.
– Арис! Неужели я могу сказать это? – прошептала она, смешивая слезы на их щеках. – Его высочество – мой муж и твой отец.
Двое облегченно перебросили необходимость говорить на бедную девицу, но та, как можно догадаться, стояла пунцовая и немая.
Матушка отступила и посмотрела прямо, торжествуя, что имя ее очищено в глазах страдавшей дочери. Но разве не лгала она все эти годы о том, что отец погиб?
"Нет, никогда, – вспомнила Арис в новом озарении. – Лишь твердила, что его забрала война. Подразумевала пленение и страшилась дарить мне надежду."
Флавий поднялся с колен, подступил и посмотрел в милое лицо вчерашнего эксперта куда смелее, чем на жену. Самовольничать, однако, поберегся, и остался пред робкой вязуньей в безмолвном прошении. Арис поняла это через долгий миг и, почти уверенная, что дело происходит с кем-то другим, протянула сыну императора дрожащую кисть. Отцу, как полагается, выпало первым целовать тонкую руку перепуганной юной леди.
Трепет перед нею аристократа недосягаемой высоты начал, наконец, убеждать, что это не злая шутка и не выдумка: матушка ныне в том же здравом рассудке, в коем всегда пребывала. Каково ей, жене царевича, пришлось нести подозрения о внебрачной связи?
– Я горд быть вашим отцом, Арис, – речь Флавия успокоилась в сравнении с первой минутой и вся исполнилась нежности. – Чаю когда-нибудь услышать это слово из ваших уст.
Он едва не мурлыкал, обнаружив на девичьем лице фамильный прямой монарший нос. Девица честно попробовала ответить, но язык действительно еще не посмел повернуться для слова "отец".
– Благодарю вас, – только и нашлась она, выказывая не более красноречия, чем Леонора.
"Арис Флавиевна Терини."
Даже в мыслях примерять это имя казалось опасной дерзостью.
“Леди Арис, внучка императора!"
Разве не слишком? Что теперь от нее ждут? Арис поспешно прервала кусание губ – наверное, это не дозволительно.
Она мечтала иметь отца, но – рядом и попроще, как у Селены – чтобы сказки говорил и вырезал деревянных лошадок. В крайнем случае, как у задорных Карнелисов, которые, очевидно, выросли в родительском обожании – а ей выпало превзойти происхождением даже Лею! Даже Алессана!
Такая честь, что впору прятаться.
Как обходиться с новой своей роднею? Примут они ее или отвернутся? Одобрят или потребуют бросить свои прожекты и заняться светским ничегонеделанием?
Царевича-отца, пожалуй, она и видеть-то почти не будет, обнять никогда не посмеет.
Однако, батюшка ее существует – и более нее обрадован их свиданием, уверенно простирает свое крыло, совлекает тягостное безымянное сиротство.
Вовек ей не стать настоящей леди высокого круга – они умеют хранить лицо, а она вновь кусает губу и глотает счастливые слезы вместо приветного доброго слова.