Чарующий вальс
Шрифт:
Она уткнулась лицом ему в грудь, а когда подняла глаза, прошептала:
— Я люблю вас. Наверное, нехорошо говорить об этом?
— Нехорошо? Что вы! Прекрасно! Повторите, пожалуйста!
Он искал ее губы. Едва наклонившись к ней, он боковым зрением увидел, что кто-то направляется в их сторону. Ричард замер. Ошибки быть не могло. Только он мог идти так величественно, словно на его голове всегда была царская корона.
За секунду все пронеслось в голове Ричарда, перед глазами мелькнули измятые покрывала, и гнев снова охватил его. Невольно он сжал кулаки. Мужчины смотрели друг на друга.
— Ричард! Друг мой! Вы видели свое лицо? Оно черное, как у негра!
ГЛАВА XII
Ричард чувствовал, как испугалась Ванда, увидев приближающегося царя. Но сейчас, когда его смех раздавался по парку, в ней проснулась злость. Не успели они произнести и слова, как смех стих, выражение его лица изменилось и Александр обратился к ним так, словно перед ним были самые близкие люди. Произошла та удивительная перемена в его настроении, которая часто ставила в тупик не только его врагов, но и друзей.
— Я должен извиниться перед вами, графиня. Покидая вас недавно во дворце, я даже не мог предположить, какая вам грозит опасность. Я думал, это веселятся гости и кто-то решил пошутить. Только вернувшись в Хофбург, я узнал ужасную правду. Поверьте, если бы я действительно знал о пожаре, то сделал бы все возможное, чтобы спасти вас с такой же отвагой, какую, несомненно, проявил мой друг Ричард Мэлтон.
Искренность Александра не вызывала сомнения: все знали о его смелости и храбрости, если дело касалось физических действий. Но если Ванда могла удивиться, что он не расслышал такие громкие крики, то Ричард очень хорошо знал истинную причину.
О том, что царь не слышит на одно ухо, даже при русском дворе знали немногие. Никто не разглашал этой строгой тайны. А случилось это давно. Почти сразу после рождения Александра взяла к себе бабушка, императрица Екатерина Великая, и не позволила матери вмешиваться в его спартанское воспитание. Императрица желала вырастить внука сильным и смелым, достойным государем великой державы.
С детства приучали Александра к суровым тяготам жизни, и многое пошло на пользу. Екатерина старалась приучать его и к грохоту орудий. Для этого она поселила внука в одной из комнат Зимнего дворца, окна которой выходили на Адмиралтейство. Ребенок был вынужден расти под грохот пушек, так как гремели они по любому поводу — ив праздники, и в будни. Хотя Александр и привык к артиллерийскому грохоту, его барабанные перепонки не выдержали постоянного напряжения, и он на всю жизнь оглох на одно ухо. Его тщеславие не позволяло ему признаваться в своем недостатке, и никто из окружающих не смел напоминать ему об этом.
— Прошу вас, графиня, простить меня за то, что покинул вас, — заклинал он Ванду.
Невозможно было равнодушно слышать нотки мольбы и раскаяния в его голосе, видеть выражение его лица. Почти помимо воли Ванда почувствовала, что гнев ее растаял. То, что произошло в маленькой гостиной, казалось гадким, нереальным сном. Разве мог этот человек пытаться изнасиловать ее? Неужели только благодаря пожару во дворце она спасена?
Не успела она ответить царю, как раздался страшный треск. Прогорел и обрушился пол в одной из галерей дворца. Толпа вскрикнула и отшатнулась.
Пламя не затухало и казалось еще ярче на фоне покрытого снегом парка, запорошенных крыш, замерзших фонтанов, деревьев и кустов.
Прибывшие на помощь военные отчаянно пытались спасти хоть что-то из дворца графа, хотя бы из той его части, куда еще не проникло пламя. Но если удавалось вынести картину или скульптуру, которые не тронул огонь, они могли быть повреждены на улице, где все натыкались друг на друга и во все стороны лились такие потоки воды и грязи, что парк превратился в болото.
Сам император Франц прибыл на пожар с несколькими батальонами пехоты. Паника прошла. Они делали все, что было в их силах, чтобы помешать распространению пожара. Но поднялся ветер, и огонь стал настолько силен, что вряд ли можно будет узнать в груде пепла роскошный дворец графа Разумовского.
Ванда с ужасом смотрела на пожар. Затем, не в силах дольше выносить это зрелище, отвернулась и спрятала лицо на плече Ричарда.
— Графиня очень устала, ваше величество. Позвольте, я провожу ее домой, — обратился он к Александру.
Ричард поднял Ванду на руки. Освещенные отблесками пожара, мужчины смотрели друг на друга. Неважно, каково было их положение в обществе. Сейчас они были обыкновенными мужчинами, и между ними — разделявшая их женщина. Выражение лица Александра было вызывающим: он был обижен и недоволен тем, что его попытка к примирению не вызвала должного отклика.
В какой-то миг Александр позавидовал молодому безденежному англичанину, которого поддерживал и который стал его другом. А если попробовать понять Ричарда, взглянуть на себя его глазами? Александр был очень противоречивой натурой; в нем уживались высокомерие и обаяние, христианская доброта и презрение ко всему и всем. И, как будто испугавшись того, что царь увидел в себе, он вспомнил о своей замечательной способности — искусстве находить общий язык со всеми, очаровывать сердца тех, с кем общался.
Он мягко улыбнулся.
— Безусловно, дорогой Ричард, помогите графине, ей не следует сейчас находиться здесь. Мои сани в вашем распоряжении. А когда она немного придет в себя, передайте ей мою огромную искреннюю радость за то, что она жива и невредима. Я благословляю вас.
Как можно было не принять такого великодушного жеста? Со словами благодарности Ричард быстро понес Ванду к саням. Толпа расступилась перед ним.
Он осторожно усадил девушку на мягкое сиденье, занял место рядом с ней. Их накрыли тяжелыми соболиными пледами, которые царь привез из России, и сани тронулись в путь.
До дворца баронессы было недалеко, но дороги были настолько переполнены людьми, что выехать было почти невозможно.
К этому времени уже вся Вена знала о случившемся, и каждый хотел попасть ко дворцу Разумовского — будь то дворянин или нищий. Величественное зрелище огромного пожара впечатляло больше, чем все виденные до сих пор парады, празднества и гулянья.
Всю дорогу Ричард держал Ванду в своих объятиях. Уже занимался рассвет, когда они подъезжали ко дворцу баронессы, в лишь тогда Ванда подняла голову: