Час двуликого
Шрифт:
— Сядьте.
Реуф-бей покатал по столу карандаш, поставил его торчком. Карандаш, качнувшись, устоял и торчал пикой. Митцинский сел.
— Дальше.
Реуф-бей дунул на карандаш, удивился — карандаш стоял.
— Мне поручено французским генштабом и Закавказским комитетом сформировать вооруженную колонию из грузинских эмигрантов. Предположительное назначение ее — служить вспомогательной силой и одновременно средством контакта с населением в случае оккупации Францией Грузии.
— Откуда у вас сведения об оккупации?
— У меня есть преданные люди в Закавказском комитете. Выслушайте меня, — умоляюще попросил Митцинский. — Разве плохо то, что за французские деньги Турция сможет иметь соединение хорошо обученных солдат-грузин? Франция готовит их для своей цели. Но, ваше высочество... цели ведь меняются со временем, или... их меняют.
Реуф-бей, лаская зябнущей ладошкой теплую гладь стола, с интересом присмотрелся к Митцинскому.
— Важно и то, как я готовлю солдат. У меня сорок инструкторов и командиров. Две трети из них — турки. Остальные — французы. И если от француза я требую — никаких поблажек грузинскому колонисту, то турецкий инструктор для них моею волею второй отец. Я поощряю жестокость у французов и караю любое проявление ее у турецкого сотника. Время от времени я тасую их по всем сотням и взводам, чтобы каждый грузин колонии мог прочувствовать разницу. Вы понимаете меня, ваше высочество?
— Продолжайте.
— В казармах создалось настроение, когда грузинская масса при любом удобном случае поднимет на штыки француза-инструктора. Я узнал об этом из письма в Тифлис, в их паритетный комитет. У колонии имеется с ним регулярная почтовая связь. Я ее контролирую. Семена жестокости дали обильные всходы: в колонии устойчивые протурецкие симпатии. Пока мне удается оправдывать эту жестокость перед Фурнье — Франция должна получить в случае грузинского похода закаленного солдата, а не кисейную барышню. Я пришел к вам просить совета и поддержки: что мне делать дальше?
Реуф-бей долго рассматривал Митцинского сквозь слепящую завесу очков. Визитер оказался не столь прост. Это длилось долго. Омар-хаджи перестал дышать. Потемнело в окне. Или...
— Не бросайте порученное вам дело, Омар-хаджи. Вы неплохо с ним справляетесь, — наконец подал голос великий визирь.
— Благодарю, ваше высочество, — судорожно передохнул Митцинский.
Стрельчатое окно за спиной Реуф-бея снова сияло во всем своем великолепии.
— Если не ошибаюсь, в Турции около двухсот тысяч чеченских эмигрантов? Не так ли? — задумчиво спросил великий визирь.
— Что-то около этого, ваше высочество.
— Вам не приходила в голову мысль организовать такую же колонию из чеченских эмигрантов? Скажем, на британские деньги.
— Мне пока не предлагали...
— Ну, если не гора идет к Магомету... Чем британский Смит хуже Фурнье? Фурнье думает о марше на Грузию. А почему бы Смиту не подумать о Северном Кавказе? Русские выкачали из-под Грозного уже десять миллионов пудов нефти. А черкесский молибден, никель? Мне кажется, представители английских оккупационных войск поддержат эту вашу идею.
— Я... попытаюсь, ваше высочество, — пришел в себя Митцинский.
— Вот и прекрасно. Кстати, вы не смогли бы назвать образованную, сильную личность на Северном Кавказе, естественно, не питающую симпатий к Советам?
— Могу, ваше высочество. Полковник Федякин. Командовал полком у Деникина. Мыслящий, храбрый офицер. Не успел эмигрировать со мной, был арестован ЧК. Отбывал срок. По моим сведениям, сейчас освобожден, должен вернуться к себе, в станицу на Тереке. Уверен, что единственная цель его жизни — борьба с Советами.
— Он русский. Кого вы еще можете назвать из мусульман?
— Мне... не совсем удобно, ваше высочество...
— Обходитесь без понуканий, Омар-хаджи, — сухо попросил Реуф-бей.
— В Ростове ждет моего письма родной брат Осман.
— Кто он? Подробнее.
— Адъюнкт Петербургской юридической академии. Бросил ее перед самым выпуском в семнадцатом году. Пять лет скитался по России, работал в советских судах. Поддерживал связь со мной. Хотя он младше меня, не стыжусь признать, он более образован, более масштабно мыслит, предан исламскому движению, ненавидит Советы. Знает чеченский, арабский, французский, русский языки.
— Вы не усматриваете здесь нелепость? Человек, преданный исламскому движению, болтается по России в то время, как это движение разрастается на Кавказе.
— Это был мой совет, ваше высочество, — потупил глаза Митцинский.
— Мотивы?
— Врага нужно изучать, знать обычаи Советов, язык, структуру госучреждений, стиль работы, манеру общения. Это необходимо в нашей борьбе.
— И что же вы намерены написать вашему брату теперь?
— Это зависит от вашего решения, ваше высочество. Он будет счастлив послужить нашему делу.
Реуф-бей встал, вышел из-за стола. Митцинский торопливо поднялся следом, провожая взглядом сутуловатую невысокую фигуру великого визиря, бесшумно ступавшего по ковру. Реуф-бей позвонил. Неслышно возник в дверях секретарь.
— Час меня нет ни для кого. Мы беседуем с господином Митцинский.
Секретарь молча склонил голову, исчез.
В конце этого часа Митцинский понял, что вся его жизнь до этого момента была жалкими, бесцветными потугами просуществовать, настоящая жизнь началась лишь сегодня, когда он переступил порог этого кабинета. Митцинский глубоко, до дрожи, вздохнул и склонил голову перед великим визирем. Он долго стоял так, изумленно прислушиваясь к таинству хмельного процесса в самом себе, заквашенного Реуф-беем. Неукротимая нежность подмывала Омара-хаджи, он страстно любил теперь все, принадлежавшее великому визирю, — его слепящие очки, тонкие, бледные руки, концы начищенных коричневых башмаков. Он готов был потереться обо все это щекой — так он любил теперь Реуф-бея.
Реуф-бей был чувствительным человеком и уловил нежные токи Омара-хаджи. Все это чертовски приятно, поэтому великий визирь позволил себе прикоснуться пальцем к груди Омара-хаджи. И это чуть не испортило все дело: между пальцем и шелковым халатом Митцинского проскочила крупная искра и кольнула великого визиря. Он отдернул руку, недовольно подобрал губы. Но пересилил себя. Оставаясь великим, подытожил сказанное:
— Можете передать Федякину и брату: настало время действий, пусть возвращаются домой и займутся делом! О связях с нами распространяться не стоит. Мы еще не успели истратить десять миллионов рублей, полученных от России на борьбу с Антантой. Не стоит давать повод для упреков в неблагодарности.