Час пробил

Черняк Виктор

— А вы?

— Я? Не люблю. Но если, пью, то только…

Барнс назвал марку, которую расхваливал Розенталь. Они еще поговорили о каких-то пустяках, и уже в конце миссис Уайтлоу спохватилась:

— Работающая женщина — катаклизм! Я даже забыла спросить о мистере Лоу. Как его дела? Не лучше?

— Ему здорово повезло! — Непонятно, чего было больше в этих словах, — радости или разочарования. Барнс повторил: — Здорово повезло. Всего лишь парез, как я и надеялся. Дэвид уже говорит, хотя мало и с трудом. Это йое-что.

Прогноз хороший. Невропатолог доволен. Если дело пойдет на лад такими темпами, то через недельку его можно будет вернуть домой. Он любит свой дом, свою музыку, свои. вещи. В его состоянии привычное окружение — существенный лечебный фактор.

Барнс был важен и напоминал университетского профессора на

лекции.

— Вы за. то, чтобы его вернули домой как можно быстрее? — с невинным видом поинтересовалась миссис Уайтлоу.

— Я — сторонник домашнего режима, — жестко подтвердил Барнс. — Вас это удивляет?

— Удивляет другое. Вы, человек, как будто симпатизирующий мистеру Лоу, настаиваете, чтобы его вернули в дом, где с ним снова попытаются расправиться. Разве мы сможем его оградить? Согласитесь, у нас нет ни малейших представлений о том, как это делается, и о том, что же произошло в спальне Лоу.

Барнс замкнулся. Он смотрел на Элеонору, сжав губы, и его седые коротко стриженные усы топорщились.

— Может, продержать его в больнице всю жизнь? Или согнать всю полицию штата вокруг его особняка? Милочка, — такого мерзкого слова в устах интеллигентного Барнса миссис Уайтлоу не ожидала услышать. Она лишний раз убеждалась, что интеллигентность многих — всего лишь хорошее расположение духа и отсутствие подлинных жизненных неприятностей. Как только ситуация становится опасной, лоск слетает, как пышный наряд одуванчика от легкого дуновения ветра. — Милочка, — продолжил Барнс, — в конце концов, если мы до сих пор не знаем, кто и как пытался расправиться с Дэвидом, — это ваша вина! Замечательные газетные заголовки потрясли стареющих дур нашего города. «Миссис Уайтлоу — женщина нового типа», «Миссис Уайтлоу наносит ответный удар», «Мы предвидели все! Мы не предвидели только одного, что следствие будет поручено миссис Уайтлоу, — говорит гангстер Бэрри Мур. — Миссис Уайтлоу сжимает кольцо». Почему бы, милочка, — его усы снова ощетинились, — вам не сжать кольцо сейчас вокруг людей, которые расправились с мистером Лоу? Такое впечатление, что я в чем-то виноват, — Барнс передернул плечами, — а вы — над схваткой, как господь бог. Если хотите знать, мне вообще на все наплевать. На все.

Элеонора разозлилась и, не сдерживая себя, процедила сквозь зубы:

— Если хотите знать, именно тем, кто утверждает, что им на все наплевать, вовсе не наплевать! Вам тоже. Больше, чем кому бы то ни было.

— Пусть так, —устало ответил Барнс. — Пусть. Надоело выслушивать ваши наставления. С какой стати? У вас — свое дело. У меня — свое. Распутывать за вас я не собираюсь. Не понимаю, чего вы хотите от меня?

— Ничего не хочу.

Миссис Уайтлоу повернулась и, не прощаясь, пошла к машине.

В это же время, может, чуть раньше, может, несколько позже, в кабинете Харта раздался звонок. Впоследствии удалось достать магнитофонную запись этого короткого, но важного разговора, в котором реплики Харта малоинтересны. Голос его собеседника был низким и обладал качествами, с головой выдающими людей, привыкших командовать. Дружелюбно, но решительно человек начал так:

— Мистер Харт! Какая удача, что трубку взяли вы. Слушайте меня внимательно. Во-первых, включите скремблер-режим. Включили? Прекрасно. Во-вторых, в-вашем городке творятся неприятные вещи. Только что звонили мои люди. Они взволнованы. Ваша подопечная, миссис Уайтлоу, ведет себя странно. Знаете, каким был ее маршрут сегодня, когда она покинула вас? Не знаете? Остается только сожалеть. В аэропорте она была, само собой. После визита к вам. Затем она, по дороге'заскочив на минуту в полицию, поехала к Розенталю, а потом к Барнсу. Повторяю, маршрут был таким: вы, аэропорт, снова вы, Розенталь и Барнс. Исключаем аэропорт и болтовню с Джоунсом, остается: вы, Розенталь, Барнс. Она же могла заехать и в особняк Лоу — поговорить с его служанкой или садовником, могла заехать к матери Лоу или просто перекусить. Обратите внимание, каким недвусмысленным был ее путь. Вы, Розенталь, Барнс. Не перебивайте, говорить буду я. Случайность? Нас не устраивают такие случайности. Еще раз обращаю ваше внимание на странность маршрута миссис Уайтлоу. Вы уверены? Не может ни о чем догадываться? Только если будет семи пядей во лбу? А может, у нее и есть эти знаменитые семь пядей? Что тогда? Вы подумали, кто будет отвечать, если все рухнет?

Говоривший

дал возможность начальнику полиции Роктауна несколько секунд обдумывать этот вопрос, однако потом все же высказал собственное мнение:

— Мистер Харт, мы работаем вместе много лет. Нам было бы досадно потерять такого человека, как вы. Но если дело зайдет далеко, у нас останется слишком незначительная возможность выбора. Слишком незначительная. Далее: почему мои люди выражают удивление маршрутом миссис Уайтлоу, а ваши не видят, в этом ничего особенного? Надеюсь, вы дали соответствующие инструкции? Создается впечатление, что вы не следите за передвижениями миссис Уайтлоу. Для вас, Харт, это непозволительная роскошь. Прошу обдумать то, о чем мы говорили. Не забудьте отключить скремблер-режим, когда закончим. Желаю удачи, и вот еще что…

Начиная с этого места, качество записи было настолько низким, что восстановить последние слова собеседников не удалось.

Харт рассеянно водил пальцем по панели с тумблерами и лампочками. Ну и звонок!. Пот градом лил с раскрасневшегося лица. Харт не мог ответить на вопрос, что привело его в состояние крайнего возбуждения. Вернее, возбуждение, охватившее во время звонка, прошло и сменилось удручающе угнетенным состоянием. Неужели она может? Неужели она смогла протянуть нить между ним, Розенталем и Барнсом? Неужели смогла?. Такая милая, с мягкими волосами и добрым взглядом совсем не проницательных, скорее наивных глаз. Она нравилась ему. Нравилась так, как может нравиться взрослая красивая породистая женщина зрелому одинокому мужчине. Он закрывал глаза и видел ее в своем доме. Он знал, у нее есть дочь, и думал, что мог бы стать для девочки неплохим отцом. В последние дни он несколько раз слышал сквозь утренний сон детский визг и возню. Потом раздавался голос Элеоноры: «Не шуми, не надо, папа спит». В эти мгновения Харт начинал думать, что кое-что в жизни еще можно исправить, пусть немного, пусть совсем чуть-чуть.

Он нажал тумблер. Раздался щелчок. Надо же такое придумать! Скремблер-режим! Оказывается, на это мозгов хватает. А как придумать, чтобы женщина, столь нужная ему на исходе жизни, оказалась в его доме, не знал никто. Может, кто-то и знал. Но он, Харт, не имел ни малейшего представления о том, где искать этого таинственного к о г о-т о — спасителя, хотя и был полицейским, и самым большим его достоинством коллеги считали умение идти по следу.

Харт поднялся и крикнул так звонко, что вздрогнули лепестки отцветающей розы:

— Джоунс! Джоунс! Где у нас патрульные машины — третья и восьмая? Где, черт их дери?! Если Шоииеси опять нализался, я вышвырну этого осла к дьяволу! — Он тут же подумал, что осел и дьявол ладить не будут. Уж что-что, а дьявол не дурак.

— Красная рожа твоего дружка Шоннеси только позорит полицию, — сказал Харт и ca^M удивился, какую чепуху он способен иногда нести. Он даже не смог бы сказать, что имел в виду, когда говорил о красной роже, — только цвет лица или нечто большее.

Никто не ответил. Наверное, Джоунс куда-то отлучился. Харт с ненавистью оглядел вещи, которые уже много лет окружали его, окружали каждый день с утра до вечера: сейф, телефоны, холодильник «Дженерал моторе», дурацкий старомодный стол, который он и жаждал выбросить, и даже боялся об этом подумать. На столике, у окна в разных посудинах стояли невероятно пахучие цветы, названия которых он был не в силах запомнить, и только говорил Джоунсу: «Их запах когда-нибудь сведет меня с ума». На глухих стенах кабинета Харта висели две огромные цветные фотографии. Их подарил лет семь назад знакомый полицейский из Иллинойса. На одной была запечатлена могила Альфонса Аль Капоне, на другой могила Джона Герберта Диллинджера.

«Аль Капоне прожил всего сорок восемь, меньше, чем я. Диллинджер „отправился на тот свет вообще мальчишкой — тридцати двух лет, — рассуждал Харт. — Смешные ребята. Чего им не хватало? Не хватать может только жизни. Только жизни».

Внизу фотографии с могилой Аль Капоне было помечено: участок сорок восемь, кладбище Оливет, Чикаго. Рядом с семейным склепом стоял маленький памятник большому негодяю. На черном мраморе были выбиты слова: «Кто ответит?» — и еще: «Мой Иезус, спасибо». «Кто ответит?» Сам Капоне завещал такую эпитафию или расстарались его родственники? Кто ответит? Он имел в виду: кто ответит за него? Или: кто ответит, был ли он прав? Или: кто вообще ему ответит в том мире, где никто никому не отвечает? Черт его знает, что имел в виду этот Капоне.