Час Самайна
Шрифт:
«Неужели нет ни одной фотографии, где они только вдвоем?»
Женя мельком взглянула на рукописи и поняла, что они принадлежали Есенину. Вскоре вошла Галя, убрала пустую бутылку, достала графинчик с вишневой наливкой и еще одну рюмку. Женя хотела отказаться, но потом решила, что, может, на душе станет легче.
— Звонил Волк Эрлих, — сообщила Галя, и, заметив недоуменный взгляд Жени, пояснила: — Питерский поэт, друг Есенина. Он последним видел Сережу живым. Недавно приезжал… Зовут его Вольф, но я его называю то Вовочкой, то Волком — в зависимости от настроения. Как видишь, разбираю рукописи Сережи, письма, хочу, чтобы ни одна бумажка, написанная его рукой, не пропала.
— Все знают, что Есенин не любил ее, он этого не скрывал. А ты была его любимой, подругой, товарищем… Ближе тебя у него никого не было.
— А еще «есенинской велосипедисткой», как меня прозвали за походку, — зло рассмеялась Галя.
— Галя, не ешь себя — не будешь съеденной. Эрлих… Что- то я о нем слышала, но не помню, что именно.
— Еще один из сотрясателей русской поэзии, расшатывающий столпы, на которых она покоится, чтобы заявить о себе. Скандал устроил, а дальше таланта не хватило… Но очень интересный человек. Мы с ним подружились.
— Хорошо, очень хорошо. Тебе не следует оставаться наедине со своими мыслями. У меня тревожное чувство… в отношении тебя, Галя. Будь побольше среди людей!
— Ты на что намекаешь?
— Тебе надо отдохнуть. Возможно, подлечиться.
— Я абсолютно здорова!
— Я не спорю. Отложи разбор бумаг Есенина на год, к тому времени рана немного заживет, и ты…
— Женя, я понимаю, к чему ты клонишь, но я не откладываю на потом то, что можно сделать сегодня… Тебе вишневка не нравится или ты ее даже не попробовала?
— Нравится, — вздохнула Женя и пригубила из стопки.
Летом 1926 года отправилась экспедиция в Крым. Базовый лагерь устроили в районе Бахчисарая. Поиски проводились по тщательно составленному Барченко плану, на основании уже имеющихся у него сведений. Выезжали на развалины древнего города-крепости Мангуп, таинственного княжества Феодоро. В основном занимались расспросами местных жителей о загадочных аномалиях, исследованиями имеющихся пещер, подземных пустот. Здесь, как и в Заполярье, столкнулись с такими же менгирами-сейдами, которые были строго ориентированы по сторонам света, хотя появились за тысячелетия до изобретения компаса.
Участники экспедиции, разделившись на группы, собирали информацию по всему полуострову и передавали Барченко, который ее анализировал и принимал решение, заниматься ли дальнейшими исследованиями или отправить полученные данные на «консервацию».
Щедрая природа Крыма, благодатный климат, жаркое солнце больше понравились Жене, чем строгие красоты Заполярья. Если та экспедиция происходила на пределе человеческих сил, то эта была почти сравнима с отдыхом, несмотря на то, что работали по двенадцать часов в сутки. Особенно нравилось Жене, оказавшись на берегу моря, окунуться в ласковые воды. Оно совсем не было похоже на родное, Балтийское, которое даже летом прогревалось только на мелководье.
Черное море было более уютным, красивым и совсем нестрашным, даже когда бушевал шторм.
— И почему древние греки считали его негостеприимным? — удивлялась Женя. — Населяли берега чудищами, циклопами, сиренами, несущими гибель неосторожному мореплавателю.
Но этот благодатный край, в южной оконечности похожий на райский сад, нес, как и любое другое место, смерть, и вскоре Женя неожиданно с этим столкнулась.
На Тарханкуте, под Евпаторией, в краю степей, скал и бесконечных садов, она услышала об убийстве неизвестной молодой женщины, которую нашли задушенной на берегу, среди скал. Сердце Жени сжалось от тяжелого предчувствия и она, отложив работу, поехала на место, где нашли тело. Ее словно вело какое-то внутреннее чутье, и, к удивлению проводника, местного жителя, согласившегося сопровождать странную незнакомку за небольшую плату, метрах в двухстах от того места, где была найдена убитая, она начала опасный спуск с высокого скалистого берега вниз, к морю. Спустившись, она почти не удивилась, обнаружив среди камней тетрадку с пожелтевшими от воды страницами, а открыв, наткнулась на стихотворение, написанное аккуратным девичьим почерком:
К полосатой зебре в дебри Прилетел свирепый конь — Рыжий мастью. Страшной пастью Изрыгающий огонь. Бил копытом Нервный ритм. И вздымались облака Раскаленного песка… Просыпаюсь. Боль в висках — И тоска — а…Неожиданно словно внутренним взором она увидела картину: крупный мужчина срывает легкий «газовый» шарфик с шеи хрупкой девушки и сдавливает ее все сильнее, наблюдая, как медленно гаснут ее глаза. На шее — два красных родимых пятна, сливающиеся в одно, словно миниатюрное повторение контура полуострова.
Отогнав видения, Женя занялась тетрадкой. Это был девичий дневник, и в нем было еще много чистых страниц. Прочла последнюю запись: «Я так некрепко сложена и так не уверена, что Я ЕСТЬ, что, обрывая привычную обстановку — людей и дело, — ночью под шум колес, которые будто сама жизнь, бегут, мне не за что зацепиться, негде искать опоры, и я могу умереть или помешаться… Страшно мне чего-то…»
Женя вернулась в начало и не удивилась, прочитав: «Первое и единственное собрание стихотворений Нины Сац». Поднялась наверх и с тетрадкой отправилась в Евпаторию. Город ей не понравился: грязный, неряшливый, похожий на вокзал, где все находятся временно. В милицейском отделении не очень обрадовались находке, которая указывала на небрежное обследование места преступления, и объяснили, что идентифицировать труп по дневнику не могут, потребуется опознание тела. Женя скрепя сердце согласилась.
Городской морг, подвал при небольшой больнице, встретил ее зловонием. Здесь Женя с облегчением узнала, что тело уже захоронено и опознавать нечего. Местный врач-анатом только развел руками.
— Жара последние дни стоит ужасная, а у нас льда нет. Да и откуда сейчас лед? Больше двух-трех суток трупы держать не можем, их раздувает от газов, чернеют.
— Меня подробности не интересуют… Скажите, у Нины… у этой девушки были на шее большие родимые пятна?
— Да, и в акте экспертизы я это отразил.
На этом и порешили. Проведя опознание по родимым пятнам на шее, дали скорбную телеграмму в Москву родным несчастной девушки.
Из стихов, прочитанных по дороге в милицию, ей почему-то запомнился один, похожий на стон-плач и начинающийся словами:
Вы большой, вы с глазами бездонными, Для меня вы мечта и загадка, Сердце плачет неслышными звонами..За стихами ей почудился зловещий образ Блюмкина, который еще ранней весной отправился выполнять новое секретное задание.