Час Самайна
Шрифт:
Блюмкина боялись, ему завидовали, но никто не сомневался, что его ожидает головокружительное восхождение по служебной лестнице. Когда его кумир и покровитель Троцкий отправился в изгнание, а на троцкистов была объявлена охота, Блюмкин не побоялся пойти к своему начальнику, Трилиссеру, и заявить, что считает это большой ошибкой.
— Яков, идите работайте, — ответил ему Трилиссер. — И не путайте: здесь не занимаются политикой, здесь ее делают!
Близость к Троцкому никак не отразилась на Блюмкине. Он по-прежнему был в «фаворе», по вечерам кутил в дорогих ресторанах, менял женщин и друзей, иногда «крапал» стихи, которые даже появлялись в партийной
Весной у Жени начался роман с Николаем Наседкиным, как и она, студентом-вечерником, только с другого факультета. Николай был большим, шумным, любителем выпить, а при случае и подраться. После двух встреч он попытался залезть к ней под юбку прямо в подъезде дома, где Женя жила.
«Это у меня уже было. — Жене вспомнилась ванная комната, пьяный Блюмкин, постоянно дергающаяся дверь и собственное бессилие. — Неужели я такая слабая?»
То, чему она научилась за эти годы, подняло в ее душе бурю, трансформировавшуюся в энергию, которая, казалось, фонтаном начала бить из глаз. Женины глаза заставили его встретиться с ней взглядом, и Николай уже не мог отвести взор. Его руки начали слабеть. Кроме зрительного, она использовала звуковое, вербальное внушение, чувствуя, как у того слабеет хватка, и вскоре он был в полной ее власти. Женя не успокоилась, пока не вывела Николая из подъезда и не посадила, в буквальном смысле, в лужу. Приказав ему не подниматься два часа, вернулась домой. Перед тем как лечь спать, еще раз посмотрела в окно — в свете слабого уличного фонаря он продолжал послушно сидеть в луже.
После этого она старалась с Николаем не встречаться, не зная, как он себя поведет. Женя не была уверена в возможности использовать свой дар в любой момент. Пока ей удавалось входить в соответствующее состояние только после ряда специальных упражнений, которые требовали времени, и случай с Николаем был в ее практике пока единственным.
Николай ее подстерег возле дома, неожиданно вынырнув из-за спины. И не успела Женя испугаться, как он уже протягивал ей букет белых георгин.
— Ты, того… Извини меня… Случайно я, — краснея, произнес он. — Как это ты меня?..
— Случайно, как и ты меня… — ответила Женя.
— Цветы нравятся? В первый раз купил — до этого никогда! Меня спрашивают, какие ты любишь? А я не знаю! Выбрал эти. По-моему, красивые.
— Красивые, — согласилась Женя. — Белые люблю.
— Тогда, может, чаем угостишь? — И, взглянув на нее, исправился: — Угостите…
— Зачем? Чтобы снова приставал? — спросила Женя. Этот увалень уже не казался ей таким страшным, как в прошлый раз.
— Да ни за что! — вырвалось у Николая. — Что я, дурень — снова сидеть там?! — И он опасливо посмотрел на лужу, которая никак не хотела уменьшаться из-за постоянных весенних дождей и зловеще поблескивала грязной водой.
— Смотри! — И Женя милостиво взяла его с собой.
Николай оказался очень веселым, играл с подросшей Анютой, прибил вечно падающую вешалку с одеждой и по первому сигналу безропотно отправился домой. В воскресенье он заявился без приглашения с самого утра, с ведром извести и банкой краски и бесцеремонно выставил Женю с Анютой на улицу, заявив, что нужно кое-что подремонтировать в комнате.
«Ремонта здесь никогда не было», — подумала Женя, отправляясь гулять с дочкой. С тех пор Николай стал у них гостем, неожиданно появляясь, а затем исчезая на недели. Когда его долго не было, Женя испытывала дискомфорт, словно лишилась шкафа для одежды. Любви к нему она не чувствовала. У них не было близких отношений, и Жене даже стало казаться, что тот случай с попыткой насилия ей пригрезился. И только опасливое отношение к ней Николая подтверждало, что это все-таки произошло.
Она больше не видела Николая выпившим, он никогда не приносил вино. Женя его ни о чем не расспрашивала, считая, что это ни к чему, так как планов совместного будущего не строила, но через полгода Николай сделал ей предложение. Она не задумываясь отказала. Через месяц он повторил попытку. Она рассмеялась, обещала подумать и забыла о своем обещании. Тем временем Анюта все сильнее привязывалась к Николаю, а Женю все чаще ставила в тупик вопросом, когда вернется папа. А он такой же сильный, как дядя Николай? А он умеет делать «лошадку», как дядя Николай? И Женя потихоньку сдавалась…
— Кто ты и откуда? Чем занимаешься, где работаешь? Ведь я только и знаю, что ты учишься в университете на вечернем, — решив, что время пришло, спросила Женя.
— Из Ярославской области, деревенский, в шестнадцатом году, в двадцать лет, попал на фронт. Сразу принял сторону большевиков, член партии с девятнадцатого. Воевал, был ранен. Учился на рабфаке, сейчас в университете. Живу в комнате, вдвоем с товарищем.
— Но ты же где-то работаешь, раз учишься на вечернем? Николай замялся, покраснел и еле выдавил:
— В ГПУ.
Это показалось Жене удивительным. Она не могла представить себе Николая в роли «карающего меча революции» — он был такой домашний, хозяйственный. Еще через месяц Николай перебрался к Жене, и вскоре они узаконили свои отношения. Свадьбу не справляли, просто потихоньку расписались, взяв свидетелей со стороны, поскольку не хотели приглашать своих сотрудников. Фамилию Женя оставила свою. О изменившемся семейном положении она поставила в известность только Барченко, и тот не преминул как-то вечером их навестить. Николай ему не понравился, но он не стал распространяться на эту тему, лишь, вздохнув, посмотрел Жене в глаза.
— Анюте нужен отец, — сказала она, прочитав молчаливый вопрос-упрек.
— Каждый выбирает свое болото, — медленно произнес Александр Васильевич. — Извини, Женя. Просто желаю тебе добра и счастья. А он… Дай Бог, чтобы я ошибся…
Хроника Плачущей Луны. Яков Блюмкин. Октябрь 1929 года
В день праздника Шмини Ацерет [23] , когда правоверные евреи собираются в синагогах и молятся о дожде дающем и поминают умерших, Яков Блюмкин вспомнил, что он еврей и обратился к Богу, так как больше рассчитывать было не на кого, а положение у него сложилось катастрофическое.
23
14 октября
Всего полтора месяца назад, по возвращении с Ближнего Востока и доклада членам ЦК партии о работе агентурной сети в Турции, Египте, Сирии, Ливане, Иордании, Палестине, которой он руководил, сам товарищ Менжинский пригласил его на обед к зависти коллег-сослуживцев, небезосновательно полагающих, что за этим последует новое назначение, а значит повышение. Знакомый по Одессе, сын сапожника, Меир Трилиссер, а ныне всесильный руководитель иностранного отдела ГПУ и прямой его начальник дружески хлопнул его по плечу и заявил: