Час тишины
Шрифт:
— Ну и не был.
— Ты — единственный, — сказал отец, даже не подняв головы от книги. — Только ты один.
— И учитель.
— Правильно, и учитель. — Отец не спорил: ему, видно, никогда не приходило в голову, что надо спорить. — Только учитель может себе это позволить… Он — учитель и может делать, что захочет — хоть пальто наизнанку носить.
Павел снял с себя пиджак и торжественно вывернул его наизнанку.
— Никому до этого нет дела, — продолжал отец, — только ты-то будешь выглядеть, как осел. — Он залепил анекдотами уже много страниц, хотя
— Воскресенье надо отмечать среди других дней.
— Почему?
— Потому что мы христиане. — Ему очень не нравились подобные наставления, но он чувствовал ответственность за воспитание сына. — Человек может думать о священниках что угодно, — добавил он, — но верить должен. Для того мы и живем. Да сними ты свой пиджак!
— Ведь мы же верим, — сказал Павел и взял собаку за загривок. — Вот идем мы с ней и видим полное небо ангелов, а она на них лает. — Павел почувствовал, что шутка снова не удалась — отец даже не засмеялся. — Ну, в общем мы пошли, — сказал он, чуть смутившись.
На дворе он обратился к собаке:
— Ведь мы ж с тобой все-таки верим… Я верю, что однажды, что однажды… — Он глубоко вздохнул. Потом вытащил из колодца одного селезня — он был тяжелый, перья его еще не потускнели и отливали металлическим блеском. — Может, он предложит нам поработать с ним, а? — продолжал Павел. — Тебе бы это понравилось?
Они вышли через заднюю калитку и как сумасшедшие побежали за гумнами.
3
Из глубин равнины надвигалась ночная гроза — блеснула молния, и весь трактир залило голубым светом. Трактирщик Баняс выглянул в окно:
— Потоп!
Учитель сидел за столом с плотником Врабелом и рассказывал ему о своих грядках — на них уже всходил посев. Он сам достал рассаду табака, саженцы персикового дерева, сам посеял и закатал вальком мак. Врабел недоверчиво улыбался. К ним подсел Павел Молнар. Он с интересом прислушивался к разговору, хотя все это давно уже знал. Он был единственный в деревне — кроме детей, конечно, — кто работал вместе с учителем; разумеется, он работал даром, потому что учитель не мог ему за это ничего дать, кроме обещания расплатиться частью урожая, если таковой, конечно, будет. Но парень, похоже, не интересовался вознаграждением, он поверил в эти грядки еще больше, чем сам учитель.
— Посмотрите, как свекла взошла, — хвалился учитель, — вы видели уже лист?
— Видел, — сказал Врабел, — я все вижу из окна. Это все чушь, господин учитель, отменная чушь. — Он не понимал, зачем учитель подсел к нему. Но на всякий случай встал и принес от стойки три рюмочки.
— Ну, с богом! — предложил он ему. Но учитель не пил, не подобает, чтобы учитель вдруг пил.
— Теперь мы готовимся поставить заслоны, — продолжал рассказывать учитель, — не взялись бы вы нам
Врабел надел очки в толстой оправе и просмотрел чертеж.
— Это полная чепуха! — воскликнул он. — Не сердитесь, мы с вами как-никак соседи.
Но учитель обиделся.
— Вы всю свою жизнь стоите на том, что больно умны. Вам дождь комнату поливает, а вы славите господа бога.
— Это чепуха! — упрямо повторял Врабел. — Чепуха, ничего другого не скажешь. Выпейте лучше!
От соседнего стола отозвался Смоляк.
— С нашими крестьянами пива не сваришь, пан учитель. Нечего и начинать. Сначала их надо разбудить политически… а потом уже можно что-нибудь делать.
— Если уж их это не разбудит, тогда и ждать нечего, — отрезал серьезно учитель.
Он оглядел помещение. Вокруг в холщовых штанах сидели, развалившись, крестьяне. Сидел старый Брудняк, который запретил сыну разговаривать в школе и пил воду только из реки, сидел Пушкар — это он лечил кровоточащие раны конским навозом. А когда учитель попросил навоза на свои грядки — отказал. Все равно, говорит, что собаке под хвост.
«Пробудить политически, — думал учитель с горечью. — Видать, ты хочешь большего, чем я».
— Так, значит, не сделаете? — спросил он Врабела.
Врабел молчал. Он умел ругаться, но не умел отказывать в просьбе.
— Такая чепуха, — обратился он к Павлу, — и как только ты его не отговоришь! Ведь ты-то в этом разбираешься!
Он взял чертеж, сложил его несколько раз и сунул в карман.
— Ну ладно, потом разрежем этот желоб поросятам на корыто.
— Благодарю вас. — Учитель встал. — Я никогда это не забуду.
Приближающаяся гроза наполняла его душу тоской. Он вышел.
Вдали мерцали тихие огоньки, и темный веер туч раскрывался в невиданной вышине. Он заспешил к своим грядкам и вскоре услышал, как кто-то идет за ним следом. Это были шаги того единственного человека, который поверил ему. Учитель обогнул замок и только тогда увидел свои посевы: табачные листья беспокойно дрожали, кукурузные стебли мирно раскачивались в порывах ветра, а мак как-то сразу погас во тьме. Он присел на камень; всей душой он привязался к этим грядкам и теперь страстно мечтал о том, как через год или два, когда вернет силу земле, он соберет с них такой урожай, какой собирают люди внизу, на границе. И все тогда удивятся и поймут, что всю эту равнину можно превратить в цветущий сад.
— Ты еще увидишь, что мы сделаем, — сказал он, — какие дома в одно прекрасное время построят здесь люди!
В узких канавках поблескивает вода. Сколько здесь положено труда! В кошелках они носили лесной мох, перепревшие листья, мешали тоненький слой чернозема с каменистой, растрескавшейся землей пастбища! Сколько дней они создавали эту узенькую полоску плотин, — защиту от не существующей пока воды, а в канавки вместе с детьми таскали в деревянных бадьях воду… Он смотрел на приближающиеся тучи и торопливо, чтоб прогнать тоску, говорил: