Час волка
Шрифт:
Ах, вот оно что, подумал секретарь Гитлера. Теперь мы окунулись во тьму толкований знаков и символов.
– Я - волк, разве тебе не понятно?
– Гитлер снял очки, в которых его видели редко, только круг приближенных, с треском сложил их и запихнул в кожаный планшет.
– В этом предзнаменование будущего. Моего будущего, - его загоревшиеся глаза мигнули, - будущего Рейха, конечно, должен был я сказать. Это всего лишь очередной раз говорит о том, что я уже знаю наверняка.
Мартин молча ждал, уставившись на рисунок с сельским домиком бесталанная и неряшливая мазня.
– Мы намерены
– Фридрих Великий никогда не думал о поражениях. Никогда о них не думал. У него были преданные генералы, это да. У него были люди, которые подчинялись приказам. Никогда в жизни я не видел такого своевольного неподчинения! Если они недовольны мною, почему бы им просто не приставить пистолет к моему виску?
Мартин ничего не сказал. Щеки Гитлера стали розоветь, а в глазах появились желтизна и влага - плохой признак.
– Я сказал, что мне нужны большие по мощности танки, - продолжал фюрер, - и ты знаешь, что я услышал в ответ? Да, более мощные танки сжигают больше горючего. Но что такое вся Россия, как не огромный бассейн бензина? Однако мои офицеры в ужасе пятятся от славян и отказываются воевать за жизнь Германии. На что мы можем надеяться в войне со славянами без горючего? Не говоря уже о воздушных налетах, уничтожающих подшипниковые заводы. Ты знаешь, что они говорят на это? Мой фюрер - они всегда говорят "мой фюрер" таким голосом, от которого тошнит, как будто ты съел слишком много сладкого, - нашим зенитным орудиям нужно больше снарядов. Нашим тягачам, которые возят зенитные орудия, нужно больше горючего. Видишь, как работает их ум?
– Он опять мигнул, и Мартин увидел, что они снова понимают друг друга, как будто зажегся холодный свет.
– О, да. Ты был с нами на совещании в тот полдень, так ведь?
– Да, мой... Да, - ответил он, - вчера в полдень, - он глянул на карманные часы: уже почти час тридцать.
Гитлер с отсутствующим видом кивнул. На нем был шитый халат кашмирской шерсти, подарок Муссолини, и кожаные тапочки, и они с Борманом были одни в административном крыле берлинской штаб-квартиры. Он засмотрелся на свою работу - домики, составленные из неуверенных штрихов, пейзажи с неправильной перспективой - и воткнул кисть в чашку с водой, глядя, как расплывается краска.
– В этом - предзнаменование, - сказал он, - в том, что я рисую волка, даже не зная этого. Это означает победу, Мартин. Полное и окончательное уничтожение врагов Рейха. Внутри и вне, - сказал он, многозначительно глянув на секретаря.
– Теперь вы должны узнать, мой фюрер, что никто не может отказать вам в вашей воле.
Гитлер, казалось, не слышал. Он был занят укладыванием красок и кистей в металлический ящик, который хранил запертым в сейфе.
– Каков мой распорядок на сегодня, Мартин?
– В восемь часов встреча за завтраком с полковником Блоком и доктором Гильдебрандом. Потом, с девяти до десяти тридцати, совещание Штаба. Фельдмаршалу Роммелю назначено на час ровно для краткого доклада об укреплении Атлантической стены.
–
– Да, герр. Этим вечером в семь сорок мы в сопровождении фельдмаршала отправимся на самолете к победителю Нормандии, - продолжил Борман, - а потом в Роттердам.
– Роттердам, - Гитлер кивнул, укладывая коробку с красками в сейф. Верю, что работы там идут, как запланировано. Это крайне важно.
– Да, герр. После дня, проведенного в Роттердаме, мы полетим на неделю в Бергоф.
– Бергоф? Ах, да, я забыл.
– Гитлер улыбнулся, под глазами у него обозначились темные круги.
Бергоф, поместье Гитлера в Баварских Альпах, выше деревни Берхтесгаден, было единственным истинным его домом с самого лета 1928 года. Это были места с целебным воздухом, несравненными живописными видами и воспоминаниями, легко всплывающими в душе. И, конечно, Хели. Там он познакомился с Хели Рубаль, своей единственной настоящей любовью. Хели, дорогая Хели, с белокурыми волосами и смеющимися глазами. Зачем, дорогая Хели, ты пробила себе пулей сердце? Я любил тебя, Хели, подумал он. Разве этого было мало? В Бергофе его будет ждать Ева, иногда, при каком-то совещании и когда волосы Евы зачесаны назад, Гитлер мог прищурить глаза и увидеть Хели, его потерянную любовь и племянницу двадцати трех лет, такой, как когда она покончила собой в 1931 году.
Голова у него заболела. Он посмотрел на календарь, открытый на месяце марте, среди беспорядка на своем столе.
– Время весны, - дошло до Гитлера.
Где-то за стеной, над затемненным Берлином, послышался вой. Волк! подумал Гитлер, рот его в изумлении открылся. Нет, нет... Сирена воздушного налета.
Вой нарастал до стона, больше ощущаемый, чем слышимый внутри стен имперской канцелярии. В отдалении слышались звуки разрыва бомбы, ухающий удар, словно бы чудовищный топор ударил по древесному стволу. Потом еще один, еще два, и пятый с шестым почти без интервала.
– Выясните, что там, - приказал Гитлер, на щеках его выступил холодный пот.
Мартин схватил трубку телефона на столе и набрал номер.
Упали еще бомбы, грохот разрушений нарастал и изнурял. Пальцы Гитлера вцепились в край стола. Ему казалось, что бомбы падали к югу, возле аэропорта Темпельхоф. Не настолько близко, чтобы пугаться, но все же...
Удары и грохот отдаленных взрывов прекратились. Теперь остался только волчий вой противовоздушной сирены и других, вторивших ей.
– Бестолковый налет, - сказал Мартин после того, как переговорил с шефом безопасности Берлина, - несколько воронок на летном поле и подожжено несколько домиков. Бомбардировщики удалились.
– Проклятые свиньи!
– встал, дрожа, Гитлер.
– Всем им гореть в аду! А где же ночные истребители "Люфтваффе", когда они нужны? Ни один не проснулся?
– Он шагнул к карте, показывавшей оборонительные сооружения, минные поля и бетонные бункеры на побережье Нормандии.
– Благодарю судьбу, что есть Роммель. Черчилль и этот еврей Рузвельт собираются высадиться во Франции, и сделают это рано или поздно. Они получат теплый прием, не так ли?