Чаша цикуты. Сократ

Домбровский Анатолий Иванович

А он поначалу боялся сходить на берег, и только увидев Эвриптолема, понял, что толпа собралась на берегу вовсе не для того, чтобы растерзать его.

Сократ не подошёл к нему. И не только потому, что трудно было протиснуться сквозь толпу.

— Если он помнит добро, он придёт ко мне сам, — сказал он тогда Платону.

Колесницы помчались к Афинам, к Пниксу: народ желал послушать Алкивиада.

Уже стоя в разукрашенной колеснице, Алкивиад, казалось, искал кого-то в людском водовороте.

— Me тебя ли он высматривает, учитель? — спросил Сократа Платон.

— Нет, не меня, — ответил Сократ, засмеявшись. — Он ищет девушку, которая только что висела у него на шее и горячо целовала. Это была гетера Тимандра... Он ещё молод, наш Алкивиад!

Они

не слышали речь Алкивиада, которую он произнёс перед народным собранием на Пниксе с трибуны, высеченной из скалы для Перикла. За колесницей Алкивиада можно было бы угнаться только на колеснице, а Сократ и Платон возвращались из Пирея в Афины пешком. Хотя многие из юношей, встречавших Алкивиада и не имевших ни колесниц, ни лошадей, побежали следом за ним, соревнуясь друг с другом и желая отличиться перед великим стратегом.

— Я одного боюсь, — сказал Платону Сократ, когда они подходили уже к Дипилонским воротам, — любовь народа переменчива, как морской ветер. Достигнув своего апогея, она легко превращается в нечто противоположное — в ненависть. Для этого достаточно малейшего пустяка, как для перемены ветра — одной тучки на небе.

Он понимал, что нынешней своей радостью афиняне отчасти обязаны и ему и что с возвращением Алкивиада ушли в прошлое и его беды. Не знал только, надолго ли.

Все эти десять лет, пока Алкивиада не было в Афинах, судьба Сократа, как и многих других сторонников, родственников и друзей Алкивиада, висела на волоске, на ниточке, которую мойры почему-то не торопились обрезать: ведь он, Сократ, воспитал Алкивиада, был его учителем и наставником, или, как говорил в своих речах Ферамен, глава четырёхсот олигархов, развратил Алкивиада, сделал его чудовищем. Многие ученики в эти годы покинули Сократа — одни из страха оказаться в немилости у афинян, другие по требованию своих недальновидных или враждебно настроенных по отношению к Сократу родственников. Верными ему остались только Евклид, Антисфен, Аполлодор и Ксенофонт [119] . А потом, три года назад, к ним прибавился Платон, красивый, умный и чуткий юноша. Платон был выходцем из древнего и знатного рода Алкмеонидов, к которому принадлежал и Алкивиад...

119

Евклид (ок. 450—380 до н. э.) — ученик Сократа, основатель мегарской философской школы.

Антисфен (440—366 до н. э.) — философ-киник, ученик и друг Сократа. Киники вели образ жизни странствующих проповедников и призывали к отказу от всего, что нс является жизненно необходимым.

Ксенофонт (между 430 и 426—354 до н. э.) — историк, ученик Сократа.

Скирофорион — месяц афинского календаря (конец мая — начало июня).

Был конец месяца таргелиона, его двадцать пятый день — Праздник омовения Афины. По представлениям афинян, плохой день для всяких начинаний, несчастный день. Со статуи Афины Паллады в Парфеноне сняли все украшения из золота, драгоценных камней и слоновой кости и набросили на неё покрывало, чтобы никто не мог увидеть её лишённой божественного блеска и величия. У крашения мылись и протирались. Считалось, что Афина в этот день, закрыв лицо, становится суровой к людям и не велит им радоваться. Афиняне же, дождавшись возвращения Алкивиада, предались весёлому пиршеству. Сократ подумал, что позже, протрезвев, они вспомнят, что нарушили волю богини, и, суеверные, станут ждать наказания. И всякую неудачу Алкивиада будут приписывать тому, что он вернулся в Афины в несчастный День омовения; враги же его, осмелев, заявят, что его возвращение — начало грядущих бед...

Алкивиад позвал Сократа на пир, который он устроил в своём, возвращённом ему афинянами доме, и предоставил ему ложе рядом с собой.

Ночь была тёплая и короткая — приближалось

летнее солнцестояние, месяц скирофорион. И потому, начавшись на вечерней заре, пир скоро увидел утреннюю зарю — так быстро пролетела эта ночь. Но слов было произнесено так много, что, когда б их удалось выстроить одно за другим и вложить в уста лишь одного говорящего, он не смог бы умолкнуть и на десятую ночь. И почти все они предназначались Алкивиаду — славили его и пророчили ему ещё более славную судьбу. А те немногие слова, что произнёс сам Алкивиад, были обращены к Сократу.

Алкивиад сказал:

— Если кто и спас меня от смерти и бесчестья, то это только он, Сократ, поистине самый мудрый человек Эллады. Я слышал его голос на чужбине, он вёл меня, как ведёт слепца поводырь. И поэтому первую благодарственную чашу я пью за учителя моего. За тебя, Сократ!

— Как только ты начал говорить, я испугался, — сказал Алкивиаду Сократ, когда на рассвете они вышли вдвоём в сад. — Я боялся, что ты проболтаешься о письме, которое я передал тебе тогда с матросом «Саламинии».

— Боялся?! — удивился Алкивиад. — Но ты достоин награды!..

— Нет, нет, — остановил его Сократ. — Ни о какой награде и речи быть не может. Достаточно того, что ты сказал. Но как бы не случилось так, Алкивиад, что твои слова превратятся в камни, которыми забрасывают меня враги. Не теперь, конечно. Теперь они затаились, забились в щели. Но скоро ты уплывёшь, Алкивиад, — сто кораблей уже оснащены и ждут тебя в Пирее. И тогда враги снова поднимут голову. Поэтому я прошу тебя, никому не рассказывай о моём письме. Жизнь переменчива, Алкивиад. И многое в ней повторяется. Как бы мне не пришлось вновь посылать тебе тайное письмо. Только ради этого я и прошу тебя не говорить лишнего. Не лишай меня возможности совершить ещё один подвиг, — засмеялся Сократ.

— Ты мало пил, учитель, если мрачные мысли не покинули тебя, — сказал Алкивиад. — Но я подчинюсь твоей просьбе. Мой горький опыт убеждает меня в том, что ты прав: нужно держать ухо востро не только с врагами, но и с друзьями. Так ли, учитель?

Сократу очень хотелось расспросить Алкивиада о том, как он жил все эти годы, о чём думал, какие истины открылись его душе, но Алкивиад не мог надолго оставить своих гостей. Сократ понимал это и потому ни о чём не спросил его. Лишь пригласил побывать у него в доме, повидаться с Ксантиппой.

— Моя старуха любит тебя, как своего сына, — сказал Сократ, когда они уже возвращались к пирующим.

— Хорошо, я побываю у тебя, — пообещал Алкивиад. — Непременно.

Пришла очередь и Сократу произнести заздравное слово. Обращаясь к Алкивиаду, он сказал:

— Я не знаю, что ты ещё совершишь, Алкивиад. Но вот наилучшее из всего, что ты сделал для себя: ты вернулся в Афины. И афиняне говорят, что из всего прошедшего наилучшим является настоящее, потому что ты вернулся. Афиняне, однако, могут заблуждаться и со временем назовут наилучшим другое время. Но для тебя, Алкивиад, уже ничто не переменится: это — твоё наилучшее время, это — наилучший из твоих пиров. Сегодня тебя чествуют за многие твои победы, но по-настоящему ты одержал лишь одну великую победу — победу над самим собой. И как надо знать себя, чтобы победить! Не один ведь только случай движет нами, но и разум. Волна сколько угодно будет бросать корабль туда и сюда, но, чтобы плыть, нужен парус. И вот разум — самый чудесный из всех парусов, парус, наполняемый ветром знания...

Сократ любил Алкивиада, гордился им, радовался его возвращению и славе, восхищался его мужеством, силой, красотой, верил в его воинский гений, но в одном всё же отказывал ему — в разумном постоянстве. Сократ и теперь не верил тому, что Алкивиада возвратила в Афины его разумная воля, а не богиня Тихе, госпожа случая и удачи.

Подтверждением этому был рассказ самого Алкивиада, навестившего Сократа на третий день после пира. Алкивиад пришёл один, в сумерках, в простом наряде. Простой наряд и сумерки избавили его от зевак, которые все эти дни преследовали Алкивиада, где бы он ни появлялся. Уставший от пышных встреч, от громких речей, он пришёл к Сократу для тихой задушевной беседы.