Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— То, без чего всё остальное невозможно, — ответил Симон, подумав.
— Без чего же невозможно всё остальное, Симон?
— Без самой жизни.
— Это так, — согласился Сократ. — Но что такое сама жизнь без всего того, что я назвал? Не то ли, что и дерево без листьев, без ветвей, без корней, без коры? Разве мы не называем такое дерево только бревном?
— Да, называем.
— Стало быть, бревно — это уже не дерево?
— Да, это бывшее дерево, Сократ.
— А жизнь, лишённая всех благ, — это уже не жизнь?
— Пожалуй, что и не жизнь.
— Если не жизнь, то, значит, смерть? Ведь между жизнью и смертью ничего нет, Симон?
— Да, между жизнью и смертью нет ничего, — согласился башмачник. — Кто жив, тот не мёртв, а кто мёртв, тот не жив. Ничего другого придумать нельзя.
— А больной человек — он жив или мёртв? — спросил Сократ.
— Скорее жив, чем мёртв. Больных не хоронят, а мёртвые не выздоравливают.
— Что нужно больному для выздоровления?
—Чистый воздух, хорошая пища и тепло, Сократ. Ещё лекарство, — добавил Симон, подумав.
— А не так ли действуют на больного человека лекарства, как чистый воздух, хорошая пища и тепло?
— Пожалуй, что так: они очищают дыхание, разгоняют кровь и согревают тело.
— Кто может помочь одинокому больному человеку, Симон?
— Это всем известно, Сократ, — улыбнулся Симон, потому что вопрос показался ему самым лёгким из всех. — Родители, братья, сёстры, дети, жена, если болен мужчина...
— Стало быть, семья, родственники?
— Да, родственники, Сократ.
— А если родственников нет?
— Тогда друзья, — сказал Симон. — Конечно же, друзья! Кто же ещё?!
— Ты прав, Симон. Если у человека нет родственников, их не купишь и за деньги. К тому же больные не женятся и не рожают детей. Даже не все здоровые женятся. Так ли, дружище Симон?
— Так.
— Родственников нет, а друга можно найти.
— И это правда, Сократ.
— И вот получается, Симон: когда человек лишён всего, даже здоровья, ему нужен друг. Как чистый воздух, как здоровая пища, как тепло. Так что бы ты выбрал как самое необходимое и самое прочное в жизни, Симон?
— Друга, Сократ. Это точно: я выбрал бы друга. И старался бы для него, как для самого себя. Правильно? Ведь это одно и то же: заботиться о друге — значит заботиться о самом себе. У кого нет друга, у того уже нет ничего.
— Но к этой мысли привела тебя твоя мудрость, не так ли, Симон? — спросил Сократ, поднимаясь с тюка.
— Что ты хочешь этим сказать, Сократ? — забеспокоился Симон. — Не то ли, что человеку прежде всего нужна мудрость?
— Нет, — успокоил Симона Сократ. — Я хотел сказать, что мудрый из всех благ выбирает дружбу. И тот, у кого есть друзья, мудр. Но глупцов много.
— Да, глупцов много, — согласился Симон, взваливая на себя тюк.
— Спасибо, — сказал ему Сократ, помогая приладить тюк. — Большое тебе спасибо, Симон.
— За что ты благодаришь меня? — удивился Симон.
— Конечно, за истину, — ответил Сократ. — Ты нашёл, что для друга надо стараться, как для самого себя.
Симон потащился в Афины, домой, а Сократ продолжил свой путь в Пирей, к Эвангелу.
Во дворе винной лавки Эвангела кутили матросы «Саламинии». Ветер и холодная морось не были им помехой. До Сицилии путь долог и опасен. Когда-то ещё доведётся им приложиться к винным кружкам? Богини судьбы Мойры прядут, отмеряют и обрезают нити человеческих судеб, как им заблагорассудится. И не теперь ли они принялись прясть эти нити для матросов «Саламинии»? Один поворот веретена — матросам выданы деньги, другой поворот веретена — они пьют и шумят возле винной лавки Эвангела, третий — взойдут завтра на быстроходную «Саламинию», четвёртый — достигнут Сицилии... А пятый? Не растопчут ли их, как дикие быки, гоплиты Алкивиада? Опять один, два, три, четыре — и всё отмерено, всё сочтено?
Бывалые матросы пили угрюмо. А молодёжь шумела, пела, плясала. Молодым жизнь чудится вечной, потому что они мчатся от приключения к приключению. Для них и смерть, кажется, только приключение.
Эвангел сразу же узнал Сократа, хотя они не виделись давно — лет пять или шесть. С этого они и начали свой разговор, когда Эвангел завёл Сократа в заднюю комнату, где стояло простое ложе, устланное циновками, и стол и где Эвангел отдыхал во время короткого обеденного перерыва.
— Принести ли вина? — спросил Эвангел, хитро прищурившись, потому что спросил не о том, хочет ли Сократ вина, а о том, есть ли у него деньги, чтобы заплатить за вино.
Сократ так и ответил:
— Деньги есть, — и для убедительности потряс кошельком. — И приведи сюда того матроса, который сидит у ворот и играет с мальчишками в кости, — попросил он. — У парня, наверное, нет денег — отдал всё жене или матери, а выпить ему хочется. Так я угощу его.
— Я и сам хотел угостить его, — сказал Эвангел, — да вино нынче дорого — всё привозное, с островов. Моё всё выпито сицилийской ратью. Так что подумай, хватит ли у тебя денег на угощение.
— Хватит, — заверил его Сократ. — Ещё и тебя угощу, старого скрягу. Знаешь, даже дорогое вино теряет вкус, когда пьёшь его один.
Эвангел вернулся с вином и с матросом.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил матроса Сократ, разливая вино.
— Архит, — ответил матрос.
— У тебя больна мать, и ты оставил ей все свои деньги, — сказал Сократ. — Не спрашивай, почему я это знаю.
— Да, это так. — Матрос не спросил, откуда Сократу известно о том, что он оставил все деньги больной матери, но в глазах его зажглось удивление.
— Хорошо, я расскажу тебе после того, как мы выпьем за здоровье твоих старших братьев, которые сражаются под Сиракузами, — сказал Сократ.
— И это тебе известно?! — не сдержался матрос. — Значит, ты знаешь меня?
— Нет. — Они выпили, и Сократ продолжал: — Я знаю только то, что тебя зовут Архитом. Но ты сам мне об этом сказал. Об остальном я догадался. Это очень просто, сынок. То, что у тебя нет денег, я понял, когда увидел тебя у ворот играющим в кости с мальчишками. Все твои товарищи пьют вино, а ты не пьёшь. Значит, решил я, ты либо без денег, либо болен. Но твой вид подсказал мне, что ты здоров. К тому же больных матросов не допускают на «Саламинию». Верно?