Чаша цикуты. Сократ

Домбровский Анатолий Иванович

Три стратега были избраны народным собранием для ведения Сицилийской войны: Никий, Ламах и Алкивиад. Никий, храбрейший афинский стратег, был уже старым и рассудительным. Он знал, что любая война чревата двумя исходами: либо победой, либо поражением, а мир — накоплением могущества, и потому делал всё, чтобы задержать выступление афинян против Сиракуз. Украшением его старости было то, что он закончил миром тяжёлую войну с Лакедемоном, которую начал Перикл, и тем заслужил любовь афинян, назвавших желанный мир «Никиевым миром». В случае поражения при Сиракузах он мог бы потерять эту любовь и умереть в позоре.

Ламах был моложе Никия, но старше Алкивиада. Полный сил, он хотел прибавить к своим победам ещё одну, быть может последнюю, перед тем как встретиться со старостью.

Алкивиаду же было немногим более тридцати. Он жаждал славы. Для себя и для Афин. И друзьям и врагам он часто напоминал

о клятве, которую каждый афинянин давал в храме Агравла: почитать границей Аттики пшеницу, овёс, виноград и маслину. И говорил: «Там чужая земля, где ничего не растёт». Став стратегом, он растерзал Пелопоннес: разбил войско лакедемонян у Мантинеи, помог аргосцам отпасть от Спарты, уговорил жителей Патр отгородиться от спартанцев Длинными Стенами — и тем обезопасил Афины от нападения с юга, с Пелопоннеса. Казалось, он одерживал победы лишь тем, что появлялся на поле сражения. Но слава Алкивиада отбрасывала мрачную тень, в которой зрел заговор: одни видели в нём врага демократии и будущего тирана, другие — соперника, третьи не верили в его военную удачу и опасались за жизнь своих сыновей, которых он увлекал на погибельный путь, четвёртые были просто трусами, бездарными завистниками чужой славы и врагами военного могущества Афин. Все вместе они вредили Алкивиаду как только могли. Они-то и были той почвой, на которой могло произрасти любое дурное зерно: слухи, клевета, интриги, провокации. Он же был неразборчив в своих увлечениях: любил роскошь, вино, женщин, украшения, был дерзок и легкомыслен. Знатность, богатство, молодость, красота, бесстрашие, удачливость — не они ли подогревали в нём безрассудство? Но и противоположное — низкое происхождение, бедность, уродство, трусость — тоже избавляют людей от дурных поступков. Алкивиад не знал меры. Величие рождает зависть, ничтожество — презрение. Зависть — мстительна, презрение — только брезгливо. Тайна калокагатии — внешней и внутренней гармонии человека, братства судьбы и воли — в познании самого себя. Рукою мудреца, начертавшего на стене Дельфийского храма слова: «Познай самого себя», водил сам Зевс. Но Алкивиад, по его собственным словам, бывал мудр лишь тогда, когда беседовал с мудрецами.

Дурные слухи об Алкивиаде поползли сразу же после того, как он был избран народным собранием главным стратегом. Перемывать косточки великих — любимое занятие толпы. Злонамеренные слухи о них опьяняют толпу, как вино. День славы полководца для толпы — день праздника, но день его позора — день счастья. Когда юный Алкивиад произнёс свою первую речь на Агоре и заслужил бурные рукоплескания, Сократ сказал ему: «До сих пор у тебя были только друзья, теперь же у тебя есть и враги».

Сократ нашёл Алкивиада в Пирее и предупредил его:

— Будь осторожен, опасайся заговора.

— Ты сам видишь, — ответил Алкивиад. — Я забыл, что такое вино и женщины. Я не сплю ночами. Сосчитай триеры, которые стоят у берега. Их сто сорок. Я осмотрел и ощупал каждую из них. Я проверил оружие у пяти тысяч гоплитов, у тысячи лучников и пращников. Я осмотрел всё продовольствие, чтобы не было гнилья и обмана. Каждый день я обращаюсь к войску с речами. Я тороплю всех, но Сиракузы опережают нас, как они уже опередили Афины в морском могуществе. Я работаю для славы Афин и для будущей победы. Кто и в чём может упрекнуть меня, Сократ? Я получил приказ к отплытию, и теперь мне уже никто не помешает.

— Упрекнуть тебя действительно не в чем. Но вспомни великого скульптора Фидия, Алкивиад. Когда он изваял из слоновой кости, золота и драгоценных камней Афину Палладу, прекраснее которой нет в мире и которая затмила собой все чудеса света, когда он был на вершине славы, достичь которой никому не дано, его обвинили в краже золота и заточили в грязную пещеру под Пниксом.

— Фидий был только скульптором, а я — воин. Он держал в руках резец, а я — меч. Я снесу голову каждому, кто оклевещет меня.

— Конечно, ты храбр, мой мальчик, — сказал Сократ. — Но клеветником может стать весь народ. Что ты сделаешь с народом один?

Алкивиад долго молчал, потом отвернулся и, глядя в сторону моря, ответил:

— Я обращусь к другому народу.

— Жажда славы затмила твой ум, — сказал Сократ уходя. — Теперь ты видишь, как ты уязвим.

Отплытию Алкивиада на Сицилию предшествовал Праздник Адониса, когда женщины выносят из дому и выставляют у ворот изображения покойных родственников и оплакивают их, как в день похорон, бьют себя в грудь и поют погребальные песни. Считалось, что начинать военный поход в такие дни — дурная примета. Алкивиад, теряя голос, кричал перед народом на Пниксе: «Почему бы нам не начать с плача, а закончить весельем? Разве лучше начать с веселья и закончить плачем?» Его слушали,

с ним соглашались, но уныние не покидало афинян. Жрецы Дельфийского храма Аполлона вынесли из подземелья оракул Пифии, испрошенный афинянами по случаю сицилийского похода Никия, Ламаха и Алкивиада, и истолковали его таким образом, что поход якобы не принесёт Афинам победы. Кто-то поставил на камень даров перед храмом Аполлона богатый подарок, чтобы жрецы именно так истолковали оракул Пифии. Алкивиад был в этом уверен, а народному собранию сказал, что истинный оракул тот, который стоит в Пирее, — могучий флот. Собрание было покорено его красноречием. И тогда случилось последнее, что едва не сорвало Сицилийский поход: кто-то изуродовал десятки герм, отбив у них фаллосы. Гермес почитался у Афинян покровителем героев во время их странствий. Каменные столбы с изображением головы и фаллоса Гермеса устанавливались на перекрёстках улиц и у дорог. И вот оказалось, что покровителю воинов нанесено страшное оскорбление в канун похода на Сиракузы. Чего можно было ждать после такого надругательства? Только гнева Гермеса.

Алкивиад с трибуны Пникса произнёс тогда слова, после которых экклесия разразилась громом смеха и аплодисментов. «О, Гермес! — сказал он, обращаясь к божеству. — Клянусь честью воина, что мы приделаем к твоим гермам новые фаллосы, отрубив их у сиракузян!» Это были кощунственные слова, но никто не обратил на это внимания — так развеселил всех Алкивиад.

Но уже в тот же день поползли слухи и появились свидетели, утверждавшие, что гермы изуродовал во время ночной попойки с друзьями сам Алкивиад. Это была заведомая ложь, но афиняне поверили ей. Алкивиада вызвали в суд, в гелиэю. Суд, однако, не состоялся, потому что в защиту Алкивиада выступили его матросы, гоплиты и лучники, заявив, что без Алкивиада они не тронутся в путь. И тогда экклесия приняла решение судить Алкивиада после войны с Сиракузами, если вина его подтвердится.

Он покидал Пирей с тяжёлой душой. Правильнее было бы требовать немедленного суда, чтобы уплыть очищенным. Но таков, кажется, был коварный замысел его врагов: отнять у него славу после победы в Сицилии. Сократ предсказывал худшее: он уверял Алкивиада, что его попытаются убить до окончания войны, чтобы он не смог вернуться в Афины победителем с огромной, преданной ему армией, — ведь тогда даже боги окажутся на его стороне.

Судебное разбирательство — долгое дело. Армия не могла ждать. Экклесия издала приказ выступать. Алкивиад подчинился обстоятельствам и приказу. К тому же он надеялся на скорую победу.

Луна не набрала и двух четвертей своей полноты, как из Италии пришла весть, что афинский флот благополучно достиг вражеского берега, захватил с ходу Регий и начал штурм сицилийской Катаны. Сообщалось также, что во всём первенствует Алкивиад.

Отсутствие в Афинах Алкивиада развязало руки его врагам. Доносы на него посыпались, как из рога изобилия. Более других усердствовал демагог Андрокл, злейший враг Алкивиада, человек бесчестный, крикливый, завсегдатай винных лавок на Агоре, оборванец и парасит, которого так часто изгоняли из знатных домов, где устраивались симпосии [112] , что он потерял счёт тумакам. Но один тумак, полученный от Алкивиада, он запомнил на всю жизнь и теперь мстил ему за это. Андрокл собрал вокруг себя рабов и метэков, которые в один голос утверждали, что разрушение герм — дело рук Алкивиада. Один из метэков, некто Деоклид, написал под диктовку Андрокла донос, в котором уверял суд, что лично видел, как Алкивиад разбивал священные гермы. Толпы жадных до слухов людей бродили за Андроклом и Деоклидом по Агоре и обступали их, как только они забредали в какой-нибудь портик, требуя, чтобы они повторили свой рассказ о преступлениях Алкивиада, — каждый хотел услышать страшное обвинение собственными ушами. Толпа замирала от ужаса и ревела от мстительного восторга, едва Андрокл или Деоклид открывал рот. Ведь обвинение грозило Алкивиаду смертной казнью.

112

Симпосий — у древних греков и римлян — пирушка.

В один из тех дней Сократ протиснулся сквозь толпу и стал перед доносчиками.

— Узнаете ли вы меня, Андрокл и Деоклид? — спросил он, обратясь к ним.

Все, кто видел Сократа, узнали его, но были очень удивлены, услышав, что он заговорил не своим голосом, подражая комическому поэту Фриниху, — нараспев и картавя. Многие засмеялись, другие притихли, ожидая, чем Сократ объяснит свою забавную игру.

— Да, я узнаю тебя, Сократ, — ответил Андрокл. — Ведь тебя в Афинах каждая собака знает.