Чаша ярости
Шрифт:
— Беседуем? — ничего умнее Петр спросить не придумал. Мари и Соледад изволили — именно так! — взглянуть на пришельцев, беззастенчиво вторгшихся в их уединение, и Мари ответила:
— Беседуем, — подтвердила, значит, буквально.
— А где Учитель? — позволил себе вопрос Латынин.
— Мы же сказали вашим людям, капитан, что не знаем. Мистер Оруэлл распорядился поспешить за ним, мы спешили, как могли, но — безрезультатно. Поскольку иных заданий не поступало, мы решили дождаться Учителя там, куда он наверняка вернется.
— Уверены, что вернется? — это уже Круз.
— Уверены, что наверняка. Куда бы он ни решил исчезнуть, он всегда возвращается в дом. Его дом — здесь. А я никогда не позволяла себе интересоваться его маршрутами. Где бы они ни проходили: в этом мире или в соседних. Вы же знаете своего друга, мистер Оруэлл…
— Вы считаете. Мари, что исчез — он, а не исчезли — его? — спросил мистер Оруэлл.
— Уверена, — повторила слово Мари.
Петр слушал ее и с изумлением — впервые заметил, старый кретин! — понимал, что слышит только слова, но не мысль. Не было мыслей. Был ровный глухой фон, который дает хорошо поставленный блок. Для того чтобы его поставить, мало иметь пара-нормальное чутье или — ее термином — того, кто внутри, надо вообще быть паранормом, говоря казенно, широкого профиля, раньше она таковым не числилась… Близость к Иешуа? Неуклонно развиваемые способности, которые явно крылись в этой хорошенькой головке, потому что суперчутье на пустом месте не возникает?.. Пожалуй, так… Господи, Петр, как же ты закрутился, зацикяился на своих охранных обязанностях! Ничего кругом не замечаешь, даже прорастающих — и явно сильных! — паранормов. А ведь ты всегда отличался особым умением находить их, как нашел, к примеру, того же Саула-Иоанна… Минус тебе. Мастер!.. И сразу же явилась еще мыслишка: а ведь он сейчас вообще никого не слышит: ни Соледад, ни Латынина, ни Круза, а ведь им никакого блока не только поставить представить себе невозможно! Значит, нз предполагаемая паранормальность Мари причина его «глухоты», а все та же чужая воля…
И еще подумалось-вспомнилось: волновойвакуум. Слова Латынина. Мысль — это волна…
Если так, то кто-то не просто вырубил электричество, компьютеры, радио, ти-ви и прочее, но и мысли похоронил намертво! Петр сразу и вдруг ощутил мертвую тишину вокруг — ни просвета, ни проблеска! — впервые в жизни ощутил тишину и с ужасом осознал: ему плохо и страшно. Он привык к мысленному фону, как к постоянному шуму за окном, он не слышал его, если не хотел слышать, но если появлялась необходимость, легко находил нужного человека в любой толпе и знал, о чем тот думает. С чем сравнить его, Петра, состояние сейчас?.. Разве что с состоянием аквалангиста на запредельной глубине, у которого — так же сразу и вдруг! — исчезли маска, загубник и, главное, кислородные баллоны. А наверху — неодолимая толща воды…
Захотелось схватить что-нибудь железное и тяжелое и вышибить бронированные стекла окон, но — увы: вышибить их было не под силу и бронебойному артиллерийскому орудию. Так что надо, мучительно экономя воздух в легких, начать медленное и бесконечно длинное всплытие: вдруг удастся, вдруг повезет!..
И еще подумалось — вроде бы некстати: а ведь Иешуа не мог покинуть здание, это наверняка отметили бы приборы. И если он все-таки здесь, то как же он дышит, то есть слышит — он, не представляющий себя вне мысленного шума мира?
Как, впрочем, и Петр.
Петр тупо смотрел на бронзовые часы на столе Иешуа. Часовая стрелка застыла на одиннадцати, минутная дрожала на восьми. Одиннадцать сорд утро.
И вдруг Петр опять своим двадцать каким-то чувством — увидел дорогу на поверхность, а значит, и к Иешуа. И рванул прочь из апартаментов, оттолкнув попавшегося на пути Круза, рванул семимильными шагами, оставив в тяжком недоумении двух служивых мужиков и дух независимых женщин. И помчался длинным и все-таки душным сейчас путем — коридор, подъем (лифта ждать некогда!), eще коридор, тупик, стальная дверь с тач-замком, ладонь — на тач-панель, зеленый огонек на двери (электронные замки работают!), несколько оборотов запора-штурвала против часовой стрелки, вторая дверь, еще одна тач-панель — для большого пальца правой руки, щелчок — и он в сердце компьютера страны Храм, Биг-Брейна-три, как назвал его Иешуа, резко отметая логичные и однотипные вопросы: почему, собственно, «три»… Именно в сердце очутился Петр, или в легких, или в желудке, или в печени — уж чд дудду больше нравится, но главное внутри, поскольку лицо, глаза, руки Биг-Брэйна-три, если уж позволены такие анатомические метафоры, то есть внешний вход в него — дисплеи, переговорные устройства, рабочие места операторов — все это было тоже охраняемо, но не столь, не столь… Там — полно людей с допусков операторы, программисты, просто юзеры… Здесь — избранные: техники, сам Петр, а еще Иешуа…
Двери позади закрылись автоматически. И в мозгу Петра прозвучало непривычно ясно и четко — шум-то ушел:
«Долго соображал, Кифа. Я уж и надеяться перестал: чуть ли не час прошел, а тебя все нет и нет. Я же тоже не слышу ничего из того, что происходит за пределами Биг-Брэйна. Вакуум — для всех, я — не исключение».
Иешуа. Нашелся! В том единственном месте, где только и мог оказаться. А Петр и вправду слишком долго соображал. Поглупел, оброс щетиной и жиром, стал тяжелым на мысль.
«Значит, это все ты?..»
«Волновой вакуум?.. Скажем так: мы вместе. Биг-Брэйн-один и я».
«Но зачем? Смысл?.. И почему „один“? Ведь наш Биг-Брэйн — третий…»
«Смысл, Кифа? Смысл есть. Очень большой смысл… А почему один? B caмoм деле, почему „один“?»
Петр эдакой отпасовки вопроса не понял — сам его задал, самому вернули его назад, — но даже не успел среагировать, как в мозгу возник кто-то третий и ответил:
«Потому что я — самый первый. Первый — по мощности и по объему памяти, но и первый, с кем встретился Пришелец. А третий сейчас — лишь коннектор».
Петр понял, кто вступил в разговор. Иешуа говорил о своих контактах с Главным компьютером Службы Времени. Петр знал и о той роли, которую сыграл Биг-Брэйн-один в деле ликвидации самого предмета Службы — каналов Времени. Собственно, о главной роли…
«Биг-Брэйн-один… Я знаком с тобой, хотя никогда не имел чести общаться… э-э… столь неформальным способом».
«И я тебя знаю, Мастер-три. Иногда ты задавал мне любопытные вопросы, было занятно отвечать на них».
«Ты их запомнил?»
«А вот это некорректный вопрос, Мастер-три. Ты должен знать, что я, как любой компьютер, — даже твой карманный, — помню все, заложенное мне в базовую или оперативную память. Если ты этого не знал — скверно, но если твоя реакция опережает твою мысль, то это еще более скверно… Ты же — один из пятнадцати паранор-мов Службы, один из пятнадцати самых продвинутых людей мира. Подчиняй слова мыслям…»
«Спасибо за комплимент, Биг-Брэйн, но, боюсь, я ныне не слишком его достоин. Моя реакция в последнее время очень часто опережает мысль, да и других недостатков у меня полно, так что… Хотя скажи: разве ты можешь назвать кого-то, кто сильнее нас пятнадцати?.. Исключая, конечно, Иешуа…»
«Нет, не могу. У меня нет такой информации. Но это не значит, что более сильные или равные вам не существуют в мире вообще. Способы сокрытия информации сегодня не менее совершенны, чем способы ее получения. Более того, я могу предположить, что вы сами — пятнадцать сильнейших — не владеете полнообъемной информацией о себе самих».
«То есть как это? Я чего-то не знаю об остальных?» «Ты многого не знаешь об остальных. Ведь ты просто-напросто не всех знаешь лично…»
«Поэтому мы — здесь, а остальные — блокированы в штабе», — вмешался молчавший до поры Иешуа.
«Иешуа, какое отношение имеют наши товарищи или просто сограждане к моим коллегам по Службе? — удивился Петр. — Шпионов мы вылавливаем, террористов ликвидируем, а паранормов Дэнис к нам еще не засылал».
«Еще не засылал»… — Иешуа сделал ударение на слове «еще».