Часть той силы
Шрифт:
Скорее всего, эти роботы нуждались в обслуживании и ремонте, именно для этих целей и служил ангар, – думал Ложкин, шагая по тропке, едва-едва намеченной среди низкой травы. – Иногда их нужно было выключить и заменить чем-то другим. У любого робота должна быть такая кнопка. Но почему они отключаются таким странным способом?
Он не особенно задумывался о том, куда идет. Он шел вперед и напевал песенку из дальнего бездумного детства, об улыбке, которая давным-давно почему-то была флагом какого-то условного корабля. Главную опасность он нейтрализовал,
Подойдя к водовороту, он увидел свой рюкзак, поднял его, без сожаления выбросил все ненужное, и прибор, вызывающий молнию, в том числе. Открыл последнюю пачку печенья и вдруг рассмеялся.
Сейчас, когда напряжение отступило, он понял, что уже давно перестал быть собой. Понял и посмеялся над этим. Яд подземелья разрушал его мозг. Он беззаботно слопал все печенье, не оставив никакой еды на обратный путь. Затем ему захотелось спать. Отчаянным усилием воли он заставил себя немножко задуматься, и понял, что нужно идти в галерею. Впрочем, одного усилия воли было бы недостаточно; ему помог детский страх перед темнотой. Скоро ночь, а он не имеет представления, что такое ночь на этой равнине. Здесь ведь не лес, и на дереве не спрячешься.
Стеклянные двери в основном были разрушены, а те, которые остались целыми, можно было пересчитать по пальцам. Задняя часть чудовища уже полностью втянулась в желтую трясину водоворота. Несколько оторванных лап валялись сами по себе, до сих пор продолжая дергаться. Ложкин взял одну из них и швырнул в водоворот, лапа была метра полтора длиною.
– Как я тебя! – сказал он. – Будешь знать в следующий раз.
И он глупо захихикал.
Сейчас внутри него жили два человека. Причем первый из них, все еще разумный, не имел никакой силы и власти, он словно погружался в зыбучий песок. Второй же был полным идиотом. И хуже всего то, что Ложкин не имел ни сил, ни желания сопротивляться этому расщеплению.
Галерея, та самая, где на стенах висят портреты всех его предков, вплоть до амеб, был удобна и определенно безопасна. Лучшего места для ночлега ему не найти. Ему пришлось дважды ущипнуть себя за руку, чтобы хоть немного прийти в себя. Это было как наползающий сон, которому сопротивляешься как только можешь, но все равно засыпаешь раньше или позже.
– Не спи, замерзнешь! – сказал он сам себе и снова хихикнул.
Перед тем, как идти, он влез на дерево, раскачался на ветке и прыгнул в песок. В детстве он обожал лазить по деревьям. Сейчас детство возвращалось, оно гналось за ним, как улыбающийся дебил с большим ножом.
Он пришел к галерее перед самым заходом солнца. Узкая пещера в скале, изогнутой, как ятаган. Он нагнулся и стал на четвереньки, чтобы войти. Затем потолок поднялся, и Ложкин увидел знакомую картину: плавно заворачивающая галерея с портретами его предков, два ряда ламп под высоким потолком и его собственный портрет у самого входа. Сейчас портрет изображал взрослого Ложкина, играющего с плюшевым зайчиком.
Он коснулся портрета.
– Это мое! – сказал нарисованный Ложкин и проворно спрятал зайчика за спину.
– Да пошел ты! – ответил Ложкин настоящий, – я даже и не хотел с ним играть!
– Так я тебе и поверил!
Ложкин достал камешек Ауайоо и щелкнул его пальцем. Камешек молчал. Тогда он постучал по камешку рукояткой пистолета, который он все же подобрал на обратном пути. Вначале камешек не сдавался. Ложкин злился все сильнее и бил все настойчивее. После сотого удара Ауайоо очнулась.
– Заткнись! – сказал Ложкин еще до того, как Ауайоо успела открыть рот. – Заткнись и слушай меня. Ты думаешь, ты тут самая умная и самая главная? Если ты будешь качать права, я стану стрелять в тебя из этого пистолета. У меня еще осталась полная коробочка на четыреста пулек.
– Сколько дней ты пробыл в подземелье? – спросила Ауайоо.
– Да не знаю. Пять или шесть.
– Тогда держись. Завтра или послезавтра ты окончательно и необратимо впадешь в детство. Будешь пускать слюни и писать в штаны. А потом твой мозг начнет гнить заживо. Ты все равно уже не успеешь вернуться.
– Но перед этим я расколю тебя на кусочки, – пообещал Ложкин. – Так что, давай договариваться.
– Тут не о чем договариваться. Ты уже наполовину идиот. Это видно невооруженным глазом.
Ложкин положил камешек в двух метрах от себя, прицелился и выстрелил. Свинцовая пулька процарапала деревянный пол в сантиметре от камешка. На полу выступила капля, похожая на каплю крови.
– Вау! – искренне обрадовался Ложкин и захлопал в ладоши, – я почти попал!
– Стоп, стоп, – согласилась Ауайоо. – Я сдаюсь. Тебе срочно нужно лекарство. Слышишь меня? Единственное, что ты можешь сделать сейчас…
Ложкин не стал ее слушать и выстрелил еще раз. Сейчас он промахнулся сильнее.
– Жуй лист протейника! – закричала Ауайоо. – Он работает как противоядие!
– И что? Я стану нормальным?
– Почти. И убери подальше свой пистолет, детка.
– Я тебе еще покажу за "детку"!
Ложкин подошел к ближайшему кусту, к тому, что рос прямо у портрета молодого деда, и сорвал несколько листов. Остальные листы обиженно зашипели и спрятались. Один из листочков замешкался, превратился в подобие руки и скрутил из пальцев дулю.
– Ниче, новые вырастут, – сказал ему Ложкин, скатал лист в трубочку и начал жевать. Лист имел явный шоколадный вкус.
Вскоре, уже минут через десять, он почувствовал себя сносно и опять позвал Ауайоо.
– Ну как ты, дурачок? – спросила она.
– Уже лучше. Прости меня, я ничего не понимал. Честное слово. Спасибо за помощь. Не знаю, что бы я без тебя делал.
– То же самое, что делали до тебя другие, – ответила Ауайоо. – Ты ведь не первый. До тебя дед отправлял в это подземелье четырех человек охотиться за спорой. Вначале брызгун метил их, а потом они пытались убить брызгуна. Это всегда подстраивается одинаково. Эти люди были смертниками, как и ты.