Часть той силы
Шрифт:
Вы чувствуете это, хотя и не можете объяснить. Отсюда возникла ваша идея о справедливости. Справедливости ведь нет в природе вашей единой материальной вселенной, совершенно нет, законы физики, биологии и математики предельно несправедливы, откуда же взялась в ваших умах эта идея? Вы на самом деле ощущаете, что ваша вина никогда не остается безнаказанной, что ваша любовь никогда не остается безответной, она всегда имеет трансцендентальное эхо, которое отражает нечто значительное в вашу жизнь. И без этого жизнь теряет всякий смысл, и только ради этого уже стоит любить. Вы ощущаете свою жизнь, как судьбу, но что такое судьба, как не извилистый пучок сплетенных отражений ваших же поступков? Поступков, которые поначалу могут показаться незначительными, как улыбка или необдуманно брошенное слово, но потом оказывается, что за ними тянутся особые вихри, вихри вины или любви, живущие независимо от вас, и напоминающие о себе – хотите вы этого или нет.
Поэтому любая жизнь имеет смысл. Миры, рожденные вашей жизнью, остаются после вас. Они сохраняют практически навечно все, что вы когда-то любили, и все, что вы сделали неправильно. Ничто не умирает, кроме вас. Для этих миров вы боги, создатели, которым не дано увидеть свои творения. Разве что во сне. Во сне вы всякий раз попадаете туда, где бесконечный вихрь вины или любви продолжает свое кружение, уже забыв о вас. А наяву вы всякий раз задаете себе вопросы о том, почему же такой простой мир, состоящий из вещества и формул, на самом деле так страшен, великолепен и глубок. Я понятно изложила вопрос?
– Мне нужно это обдумать, – ответил Ложкин. – Для меня это так же сложно, как, скажем, древнеегипетский язык.
– Это гораздо сложнее. Это намного сложнее того, что вы умеете понимать. Я ведь ничего не объясняла. Я лишь наметила контур. Непонятно, да? Тогда забудь об этом. Я ничего не говорила.
– Ну, нет уж. Я обдумаю это по дороге домой.
80. Дорога домой…
Дорога домой, судя по всему, не должна была оказаться сложной. После того, как Ложкин сжевал последний лист протейника, он вынужден был спешить изо всех сил. Поэтому он выбрал самый короткий путь назад, решив обойти водоворот с запада. Это позволяло также не тратить время в долине отказов. Если ничего не произойдет по пути, то через три часа он достигнет моста, а еще через час или полтора окажется дома. Путь казался простым и спокойным, а с высоты железнодорожной насыпи был виден даже тот дальний холм, за которым имелся деревянный мост через реку, тот самый мост, стоя на котором, Ложкин однажды видел застывший во времени момент своего детства.
Он спустился с насыпи и быстро пошел вперед, ориентируясь по стрелке. Сейчас Ауайоо работала в режиме компаса, и Ложкина это вполне устраивало. Ему нужно было обдумать все, что он узнал за последние сутки. Больше всего его волновало то, что чужие уже проникли в тайну подземелья. По словам Ауайоо, это были люди, которые безо всякого зазрения совести убили троих детей, поочередно опуская их в шахту. В том, чтобы найти таких детей, не было никакой проблемы: на улицах любого городка всегда можно выловить любое количество незарегистрированных бродяжек нужного пола и возраста. Ложкина удивлял не столько криминальный аспект этого дела, сколько моральный. Очевидно, это были страшные люди. Отвратительные, как тараканы. К тому же они имели серьезные деньги и оборудование, достаточное, чтобы сделать шурф. А серьезные деньги всегда означают власть. А в наше время и в нашей стране такая власть не ограничена почти ничем. Если эти люди объявят деду войну, то пощады ждать не приходится.
Он настолько глубоко погрузился в свои мысли, что чуть было не наткнулся на стену, неизвестно как и откуда появившуюся на его пути. Ложкин мог бы поклясться, что еще четверть часа назад никакой стены впереди не было.
Стена была построена в виде полукруга, и Ложкин мог видеть ее продолжение метров на двадцать вправо и влево. Простирается ли она дальше, он не имел понятия. Впрочем, в десяти шагах от него имелась открытая дверь.
Ложкин подошел к двери и заглянул внутрь. За дверью был огромный зал с потолком на высоте примерно третьего этажа стандартных домов. Зал освещался довольно слабым электрическим светом. Некоторые лампочки мигали, готовые погаснуть в любой момент. Пол в зале был песчаным. Ложкин протянул руку и набрал горсть очень мягкого на ощупь белого теплого песка. После этого он разбудил Ауайоо.
– Поздравляю тебя, мы влипли, – сказала она.
Он отметил про себя, что камешек первый раз употребил слово "мы". До сих пор Ауайоо ограничивалась местоимением "ты".
– У меня здесь проблема, – сказал он. Эта штука не пускает меня дальше. Что мне делать, и вообще, что это такое?
– Это пустыня боли. Тебя ведь предупреждали о ней, помнишь?
– Но мне ведь не обязательно входить сюда? Если мы ее обойдем?
– Обязательно. Если уж ты увидел эту дверь, она будет появляться на твоем пути всякий раз, сколько бы ты ни поворачивал, и куда бы ты ни повернул.
– Серьезно? Тогда что же мне делать?
– Во-первых, не терять времени. Каждый лишний час пребывания здесь может стать для тебя фатальным. Не люблю это слово, оно напоминает мне а фате, а на слово «фата» любая женщина делает стойку, как охотничья собака. Но сейчас это слово уместно. Во-вторых, внимательно слушай меня. Я предлагаю тебе войти. Но только вначале выброси свой пистолет. Оставь здесь все острые предметы и все то, на чем можно повеситься. У тебя не должно быть возможности для самоубийства. Никакой! В пустыне боли нет ничего страшнее тебя самого, и убить себя ты сможешь только сам. Меня ты тоже должен оставить здесь. Те поля, которые имеются там внутри, могут повредить мои системы. Просто сложи все в сумочку и оставь это здесь, у входа.
– А спору?
– Спору тоже оставь. Ничего с ней не станется. Во всяком случае, до захода солнца.
– Я успею вернуться?
– Если ты не вернешься до заката, ты уже не вернешься никогда, – сказала Ауайоо. – А если ты не вернешься никогда, то спора тебе уже не понадобится. Так что все в порядке.
– Какие мои шансы?
– Очень большие. Но, несмотря на это, я тебе не завидую. Это ведь пустыня боли. И единственное, что ждет тебя там, – это боль. Пустыня – это место, где ты вынужден будешь пережить самые страшные моменты своей жизни еще раз. Некоторые не выдерживают этого и ломаются. Многие ломаются, между прочим. Ты увидишь их кости. Они убивают себя, если имеют такую возможность. Другие выдерживают, – и становятся сильнее. Потому что боль есть расплавленная сила – проблема лишь в том, в какую форму она отливается, а это зависит лишь от тебя. Я надеюсь, что ты вернешься. Я загадаю за тебя желание и буду повторять его каждые пять минут. Ты еще должен купить мне журналы, помнишь?
– Спасибо, – сказал Ложкин и положил рюкзак на землю. – Боль есть расплавленная сила. Я запомню это, это поможет мне в пустыне.
81. В пустыне…
В пустыне невозможно было ориентироваться: как только он вошел, дверь за его спиной исчезла. Исчезла также и стена. Сейчас пустыня протиралась равномерно и безгранично во все стороны. Куда бы Ложкин ни повернулся, везде он видел одно и то же. Песок лежал небольшими барханами. Н гребнях барханов шуршали песчинки, хотя ветра не было, воздух был не просто спокойным, а даже спертым, как в большом и хорошо закрытом помещении, где не проветривалось много лет. Песок был настолько мягким, что при каждом шаге нога погружалась в него по самую щиколотку. Идти было тяжело и неудобно. К тому же, здесь не имелось никаких устойчивых ориентиров, ни деревьев, ни камней, ни ветра, ни солнца, и Ложкину казалось, что он не идет, а всего лишь топчется на месте. Он просто завис в этом песчаном пространстве, так, как космический корабль зависает в межпланетной пустоте: с какой бы скоростью он не двигался, вокруг ничего не изменяется.
Вскоре Ложкин увидел на песке свой собственный след и понял, что сделал круг. Проследив за цепочкой следов, он прикинул примерную кривизну своего пути и сделал поправку. Он не имел понятия, куда идет, но чувствовал, что не должен оставаться на месте. Вернувшись по следам, он убедился, что был прав: на некотором расстоянии следы исчезали, а песок становился столь мягким, что рука легко погружалась в него по самое плечо. Возможно, это были зыбучие пески, и они двигались следом за ним.
Через некоторое время он обнаружил два полузасыпанных песком скелета. Судя по сохранившимся волосам и остаткам одежды, скелеты были женскими. Ложкин поднял кожаную сумочку и попытался открыть ее. Сумочка распалась на части в его руках. Внутри была косметичка и желтый бумажный листок с надписью: "Теперь я знаю все это. Ха-ха-ха!" Надпись была сделана уверенным каллиграфическим почерком. Таким почерком пишут лишь хорошие школьные учительницы да еще бюрократические стервы.