Частичка тебя. На память
Шрифт:
— Анемия — это что за зверь? — Артем заинтересованно щурится.
— Дефицит гемоглобина, — в тоне Юлы начинают проступать стальные нотки медсестры, которой мешают делать её работу, — Артем Валерьевич, не мешайте мне оказывать первую помощь. Ужасно отвлекаете.
— Пошли, — я подхватываю Тимирязева за локоть и вытаскиваю его из кабинета Юлы.
Из медпункта Артем выходит, но уходить не спешит — так и останавливается на крыльце, поглядывая на часы и явно засекая искомые полчаса.
— Чего ты к ней привязался? — хмуро роняю я, останавливаясь. —
Артем переводит на меня абсолютно спокойный взгляд.
— Мало, не мало — это мое дело, Ник. Она свободная женщина, и в данный момент — она мне интересна.
— Она — мой администратор.
— Наш, — Артем покачивает головой, — в любом случае, тебе нечего выдвигать претензии к тому, что я мешаю её работе. Во-первых, она подчиняется мне, как и тебе, и происходящее в моем клубе касается меня не в последнюю очередь. Я должен привести этот клуб в порядок за год. Ты сам знаешь, я не могу проиграть отцу в этом споре. А уж кто там с кем обедает — это и вовсе не твое дело, господин директор. Я тебе морали не читаю, что ты нашей медсестре работать мешаешь. И ты мне не читай.
— Эндж мне как сестра, — сквозь зубы роняю я. Возможно — много на себя беру. Да, мы сейчас в ссоре. Но я за неё беспокоюсь. Она никак не может стать для меня чужой. И нужно бы донести до этого придурка, что Эндж куда больше, чем просто администратор.
— Так ты не бойся, — расслабленно скалится Тимирязев, — я тебе «сестренку» не обижу. Ей наоборот со мной понравится.
Нет, это бесполезно. Уж сколько я знаю Артема — столько знаю, и что потаскун он неисправимый. Вот только я вроде давно его знаю, аж с университета. А еще никогда его настырность в адрес обхаживаемой им женщины так не раздражала.
— Интересно, — роняет Тимирязев, явно съезжая с темы, — а про беременность нашей Анжелы ты своей невесте сказал?
Вопрос оказывается очень метким. Я даже удивленно приподнимаю брови.
— Нет. Не говорил.
— А она, получается, в курсе… — задумчиво проговаривает Артем, — интересно, как бабы это так просто определяют? Синхронизация у них, что ли?
— Юля все-таки медик, — замечаю я, — возможно, она уже привыкла видеть такие вещи.
— Возможно… — Тимирязев покачивает подбородком. Кажется, я его не убедил.
Себя, впрочем, тоже как-то не очень…
16. Энджи
Бывают такие моменты в жизни, когда…
Нашатырь… Вкусняшечка… Дайте еще понюхать…
Я прихожу в себя, любуюсь на черные мушки, плавающие перед моими глазами. Цветные пятна, кстати, тоже ничего. Потом ощущаю прикосновение чего-то влажного к моему лбу и пытаюсь сфокусировать взгляд на том, что или кто находится рядом со мной.
Не получается. Глаза ведут себя так, будто напились без моего участия и решили сплясать жигу-дрыгу, просто потому что так захотелось.
— Давай-ка, золотко, приподнимем голову, — женский голос доходит до меня словно сквозь плотную толщу воды. Мне под шею подпихивают то ли валик, то ли жесткую, сложенную пополам подушку. Шевелиться по-прежнему сложновато. Ноги и руки — будто мраморные, тяжеленные…
Слабость отступает медленно. Куда медленнее, чем мне бы хотелось. Но постепенно я начинаю разбирать больше. Вижу светлую плитку на потолке, темноволосую девушку, что склонилась надо мной и похлопывает меня по щекам.
Я её знаю.
Это же принцесса Ника. Медсестра из клубного медпункта.
— Сколько пальцев показываю? — девушка замечает, что я моргаю, и убирает руки от моего лица. Чтобы ответить на её вопрос у меня уходит неожиданно много усилий. Сначала — чтоб пересчитать. Потом — чтобы справиться с ватным языком.
— Ч-четыре.
— Ага, — Юля выпрямляется, ловит мою ладонь, накрывает ею ватный тампон у ноздри, — давай, золотко, держи крепче. И дыши поглубже.
С каждым вдохом мир становится яснее. Жаль, что силы так быстро не возвращаются. Мой взгляд, хаотично цепляющийся за все подряд, спотыкается на настенных часах, и меня как будто кипятком шпарит.
Обеденный перерыв! Куда он делся вообще?!
— Ну-ну, не прыгать! — жесткие ладони медсестры придавливают меня обратно к кушетке. — Тебе, дорогая, резкие движения противопоказаны. Не хватало мне еще, чтоб из моего медпункта вышел бледный трупик.
— Много работы, — рвано выдыхаю я.
— Работа — не конь, в луга не убежит, — припечатывает Юля, — твоя первая забота — твой ребенок. Потом — ты. Работа здесь третья в очереди. Ферштейн? Или, может, тебе твой ребенок не нужен?
А она умеет грамотно подбирать слова. И я, уже почти собравшись с силами, чтобы осуществить еще одну попытку подняться, обмякаю, расслабляясь. Нехотя, но все-таки осознанно.
— Нужен. Даже очень.
— Вот и умница, — Юля кивает и отходит в сторону, — лежи. Напахаться всегда успеешь.
Да хорошо бы, чтобы мне все-таки осталось, где напахаться. Упасть в обморок при владельце клуба. Прямом работодателе. Господи, так сильно я еще не лажала…
— Артем Валерьевич, кстати, за тебя очень беспокоился. Еле выгнала его, — будто подслушивая мои мысли, замечает Юля.
Я улыбаюсь краем рта. Беспокоился, значит. Что ж, иногда и от сомнительных бонусов в виде непонятно какую шлею поймавшего жокея, решившего приударить за беременной мной, бывает польза.
Но больше так косячить нельзя. По крайней мере, на глазах у Тимирязева.
— Ты давно ела?
— Утром, — я облизываю свои сухие губы, чтобы их разлепить, — планировала пообедать, но не успела.
Я вообще-то должна её ненавидеть. Или, по крайней мере, хотя бы испытывать неприязнь. Она — девушка Ника, та самая, которую он якобы любит и на все готов пойти ради их отношений.
Вот только…
Наверное, это гормоны.
И вопреки тому, что ничего у меня к Ольшанскому не отболело, и каждый наш контакт — всегда чреват лишним напряжением для меня, к Юле я никакой неприязни не испытываю.