Частное расследование
Шрифт:
— Я ненадолго, — погладил ее по волосам Турецкий. — Такое дело. Нужно. А ты с Рагдаем можешь погулять.
— А вы вернетесь скоро?
— Очень скоро, — улыбнулся Турецкий. — Туда-обратно. Ну, не нюнься, что ты? Мы завтра к морю полетим, ты не забыла?
С тяжелым сердцем сел Турецкий в автомобиль. Он ехал туда, куда бы ни за что не поехал ни при каких обстоятельствах. Да, если кто-то еще недели две ему сказал бы, предположим, куда он поедет сегодня, он счел бы говорившего психом, сумасшедшим. Или провокатором.
Человек, к которому ехал Турецкий на следующий
Сергей Афанасьевич Навроде звали этого человека.
Впрочем, его имя редко кто произносил вслух, он внушал почти что мистический ужас. Хотя характером, как человек, он был вполне простецкий, безобидный и даже представительный.
Последние лет двадцать в Москве не проходило ни одного крупного дела, в котором не всплывало бы имя этого человека. К нему тянулось очень много нитей. Но нити неизменно обрывались.
Турецкий познакомился с Сергеем Афанасьевичем давно, почти уже тринадцать лет как. Несколько лет тому назад он опять столкнулся с Навроде, когда они с Меркуловым втянулись было в расследование по делу бывшего министра Щелокова Николая Анисимовича, а также в дело о самоубийстве Крылова, начальника Академии МВД. Было такое дело. Замечательное. Сам Щелоков, конечно, тоже застрелился, как, впрочем, и его жена… А вот Серж, как называл Сергея Афанасьевича за глаза Меркулов, остался ни при чем. Хотя и фигурировал, причем прилично засветился в деле. Но за руку пойман не был. Ни в чем не был уличен. И даже в качестве свидетеля на суд не приглашался: ни при чем…
То был не последний случай, когда жизнь столкнула Турецкого со следами косвенной, возможно, деятельности Сержа. Последний случай был год назад примерно. И кончился весной. И с тем же результатом. Как говорят матросы: «Якорь — чист!»
Турецкого всегда безмерно поражала врожденная способность Сергея Афанасьевича к диалектике. Он мог любую ситуацию мгновенно обобщить и так перевернуть, что мозги чесались. Ты сразу забывал, к чему клонил сам. Навроде запросто хватал любую цепь улик, ведущих к пункту «А», положим, и выворачивал их в направлении противоположном — к пункту «Б». Он, безусловно, смог бы переписать всего Артура Конан Дойла, чтобы во всем бы вышел виноватым сам Шерлок Холмс, а если нужно, то и доктор Ватсон.
Навроде ничего не делал по-пустому. У него всегда было что-то свое. Своя «территория». Свое дело. Своя цель. Свой ареал. Он никогда не наступал окружающим на ноги. Наоборот, он был готов всегда тебе помочь:
— Какие в жизни трудности появятся, Александр Борисович, вы прямо ко мне, ну, натурально без стесненья! Я рад всегда и всем помочь!
И точно. О Навроде ходили слухи. Для многих был он меценатом, покровителем. Талант, бывало, часто пригревал, поддерживал.
Он помогал не только музыкантам, художникам, спортсменам. Сергей Афанасьевич любил, причем, пожалуй, больше всех иных своих «крестников», ученых-технарей.
Философов, филологов, экономистов, научных коммунистов Серж не любил. Одни историки, и исключительно историки, гонимые официозом, только они, да еще, пожалуй,
Зачем Турецкий вдруг помчал теперь к Навроде, он сам не мог бы внятно объяснить.
Хотя причины все же были. Во-первых, хотелось взглянуть тому в глаза. Навроде знал почти что все. Все странное, преступное, лихое ему было доступно. Навроде был не балабол и точно представлял поля, где произрастает хлеб, который кушает он с маслом.
Турецкий был уверен, что если то, что с ним случилось, имеет «бытовое» объясненье, то Афанасьевич наверняка чего-нибудь слыхал. Проврется взглядом обязательно.
Причина номер два. Турецкий обещал покойному А. Н. Грамову стать тупым, жестоким, жадным и так далее. Покойный дал ему понять, что ситуацию он контролирует вполне. И более миндальничать не станет. Чего-то надо ж делать в этом направлении. Ну, пусть не делать, имитировать. Сбутафорить. Хоть полдвижения, хоть прикосновение. Перемещенье в этом направлении — конечно же прикосновение к Навроде. Он был посимпатичней всех из публики по ту сторону их баррикад. Куда ж еще? Нет, к Сержу, прямо к Сержу. Туда, туда… А там уж поглядим!
И третье было. Но только в подсознанье… Турецкий сроду, даже в мыслях, себе самому в том не признался б и под пыткой. Причина состояла в том, что завтра им лететь на юг, а у него, у жениха, пардон, у мужа, в кармане три тысячи триста тридцать два рубля. «Дня на два этого, допустим, хватит…» — размышлял Турецкий. И мысль пытливая его на этом месте обрывалась.
Но подсознанье его работало.
Оно трудилось четко, как часы, ежеминутно, бесконтрольно.
…Секретарь в приемной Навроде, мужчина лет тридцати, пристально посмотрел на вошедшего Турецкого и через полсекунды понял, кто это, узнал. Не спрашивая ничего, он скрылся за дубовыми дверями и, тут же вернувшись, снова кивнул, приглашая.
— Ну и ну! — подумал про себя Турецкий. — Вот это школа! Куда там нам или «смежникам»! Поэтому мы зубы об него и обломали.
— Здравствуйте, Сергей Афанасьевич!
— О, сколько лет, сколько зим! Присаживайтесь, Александр Борисович. Чем обязан?
— Да ехал мимо, решил заглянуть. Я смотрю, у вас тут уже целый комплекс, деловой, развлекательный. Растет ваше детище.
— Да, спасибо. Растет. Такие вот комплексы сразу в семи городах заложили. Крутиться приходится, чтобы дело развивалось. Вот думаем еще Аквапарк построить в Москве. Ну как в Европе, знаете, кусочек тропиков размером в два микрорайона. А может быть, и на Диснейленд замахнемся. Нам только время дай.
— Прекрасно было бы.
В глазах у Навроде не светилось ничего, кроме безбрежного уверенного спокойствия и, может быть, слегка насмешливого, добродушного любопытства.
Он ничего не знает, решил Турецкий. Ни сном ни духом — очевидно. Ишь взгляд какой — глубокий, добрый, ясный.
— Да, — произнес Турецкий вслух. — Времена наступили у нас динамичные.
— Что верно, то — точно.
— А я тут тоже время не терял — женился.
— Ну-у?! Поздравляю от души. И то сказать, давно пора-то было, Александр Борисович, — в глазах его мелькнула насмешка. — Ведь вы с пятьдесят седьмого, если я не ошибаюсь?