Частное расследование
Шрифт:
— Да у тебя ж приказ: к Невельскому на дачу — никого!
— Не так, Василь Васильич, ой не так! Никого постороннего, да, это было! А тут хозяин приехал. Какой же разговор может быть?
— Ты документы-то проверил у него?
— Побойтесь Бога: двадцать лет знакомы! У вас я документы ведь не спрашиваю? Нет! А почему? Да потому что мальчиком тебя еще я помню: «Васька, Васька!» Какие документы тут? Какие, а? Опечатки пальцев, что ль, тут проявлять?
— Нет, невозможно! Чушь! Не верю!
— Не верите? Так у напарника спросите. Иван Иваныч-то
— Так точно! Все было так. Сидим играем в домино.
— Вдвоем?!
— Всегда вдвоем! И в шахматы вдвоем. А что?
— Нет, ничего.
— Ну вот! А тут Невельский приезжает. Ну, дедушка Егор-то мне: гляди, покойничек приехал. Все так и было, точно.
— А почему пожарных вы не вызывали?
— Мы вызвали мгновенно: чуть дымок. У нас зарегистрировано, в ту же секунду! Они приехали стремглав! Ну разворачивались тут, правда, как обычно, — перед воротами-то узость тут: большой машине трудно развернуться. Покрутиться тут пришлось: минут так двадцать.
— Что ты — тридцать!
— Тридцать, пусть! Но ведь не сорок?
— Нет, не сорок!
Произведенная срочно и неофициально эксгумация тела Невельского дала, разумеется, то, что и предполагал Кассарин в страшном сне: Альберт Петрович преспокойно разлагался, как ему и полагалось.
А дачу, следовательно, «снял» кто-то другой.
Придя к полнейшему тупику, Кассарин начал действовать, как школьник, пр инструкции, — начав все сначала, абсолютно с нуля, затребовав все справки, выписки, все документы. Чтобы тома набрались. Чтоб ничего не просочилось, не ушло.
Первой бумагой, которую он взял в руки, было досье Александра Борисовича Турецкого.
Ну, этот типчик хорошо знаком!
Уж тут-то быть не может неожиданностей!
Кассарин листанул — разок, другой. По биографии, слегка так, краем глаза, для проформы.
И обалдел!
Турецкий был женат, оказывается!
Не на Марине Грамовой, отнюдь. Жену зовут Ирина. И дочь есть. Так-так-так. Листаем дальше. А где они теперь? Ага. Живут у матери, у тещи, стало быть, Турецкого. Ну, ясно, что-нибудь там типа музыкальной школы или языковой. От матери возить ближе. Так он, выходит, двоеженец? Да и мотив корыстный — захват квартиры Грамовых — становится куда весомей. Ей-же-ей, коль я сам не был бы причастен ко всей этой истории, то я бы запросто поверил, что именно А. Б. Турецкий всех их и отправил на тот свет — Марину и внучку Грамова, Анастасию. Нет, очень все это странно, очень.
Но он ведь, судя по всем разговорам, которые они прослушивали, себя считал холостым. А ныне — вдовым. И искренне, по-видимому… Все дело приобрело совершенно неожиданный поворот, невнятное звучание… Ей-богу, проще бы предположить, что тут ошибка! Ошибка в личном деле! Такое может быть? Конечно, маловероятно, но все же может…
— Разрешите войти? — раздался из-за двери голос.
— Да-да, — задумчиво ответил Кассарин, медленно отрывая взгляд от досье на Турецкого и переводя его на вошедшего…
То, что увидел Кассарин, заставило его медленно подняться, не отрывая глаз от вошедшего.
На пороге кабинета Кассарина стоял Анатолий Захарович Иванников… Без вести пропавший. А точней, погибший.
Что поразило Кассарина, просто как током ударило — это глаза Иванникова: мертвые, бездушные, змеиные, с вертикальной черной прорезью зрачка…
— Я явился к вам, — сказал Иванников, — чтобы показать вам натурально, как умирала Софья Андреевна Грамова…
Кассарин слегка отшатнулся испуганно, сделав полшага назад, отступая дальше за свой массивный инкрустированный стол, за тяжелое дубовое рабочее кресло.
— Она умерла от удушья, — напомнил Иванников. — Паралич дыхательного центра. Удушье… — он взял себя за горло правой рукой. — Удушье… — повторил он и сжал себе горлоЛицо его мгновенно налилось.
Еще пять секунд — и глаза стали выпучиваться, заметно выступая из орбит. Рука Иванникова, будто не его, а чья-то, сжимала его горло все сильнее и сильнее… Ноги Иванникова не выдержали, стали подгибаться, и он рухнул на колени прямо посередине кабинета Кассарина — там, где на шикарном ковре был выткан круг с изображением знаков зодиака. Упав на колени, Иванников, видимо, попытался если не подняться, то хотя б устоять на коленях… Но правая его рука сдавливала его гортань сильнее и сильнее, с нечеловеческой, с какой-то судорожной силой. В змеиных глазах Иванникова царил одновременно смертельный ужас, холод механизма, безумная решительность маньяка…
В глубине какой-то части не полностью оцепеневшего сознания Кассарин чувствовал, что он парализован, впал в прострацию, в которую впадают все при виде ужаса, в преддверье смерти, неотвратимой катастрофы… Он мог лишь наблюдать, но ничего не мог поделать. Остановилось время. «Тишина.
В тишине отчетливо раздался хруст хрящей горла, ломаемых безжалостной рукой…
Иванников упал на бок, перевернулся на спину и вдруг забил, засучил по ковру ногами, изгибаясь всей спиной, стремясь как будто бы уйти из-под чего-то, откатиться, отползти — головою вперед, отталкиваясь каблуками от густого ворса ковра.
Вдруг его поразило как током. Он дернулся и вытянулся на спине, став, как показалось Кассарину, длиннее, чем был, сантиметров на двадцать.
«Носки ног, — сообразил Кассарин, — это только кажется, он носки вытянул, ноги протянул…»
Последняя судорога прокатилась по телу Иванникова волной: от ног и выше, выше, выше — до правой руки, которая сжалась в этот момент беспредельно, казалось, еще немного — и горло будет просто смято, скомкано ею, оторвано: так сильные рабочие руки отрывают горбушку от батона.