Частный детектив Илья Муров
Шрифт:
Кто-то из гостей, следовавших за племянницей неотступно и сгрудившихся теперь перед дверью, громко прыснул, а кто-то голосом Елпидова назидательно возразил:
– От полтергейстов, Юленька, ни святая вода, ни псалмопение уберечь не могут, но только холодный душ по утрам и вечерам, здоровый образ жизни и строгая научность материалистического мировоззрения…
– Это я их порешу! – коротко обдумав доводы племянницы, вынесла свой вердикт Марья Федоровна.
– Вряд ли Илья Алексеевич будет в восторге, – пробормотал Семиржанский, бочком, вслед за Елпидовым, протискиваясь мимо застывшей в мистической нерешительности Юлии в комнату.
– А что если обменять их на классику? – задался вслух вопросом подполковник. И весь вдруг загорелся этой
Елпидов наконец умолк и торжествующе оглядел присутствующих.
– Если я правильно вас понял, Владимир Антонович, – подал голос учитель, – то уж кому-кому, но Достоевскому в обновленной библиотеке нашего друга не место. У него же почти в каждом романе, что ни убийство, то тайна, что ни тайна, то расследование… Да и Чехову там делать нечего. По крайней мере, некоторым из его рассказов. «Шведской спичке», например. Хоть и иронический, но все равно детектив, самим же автором помеченный как «уголовный рассказ». Уж не говорю о полной мрачного насилия и изощренного садизма повести «В овраге»…
– Остался один Мандельштам, судьба которого после 17-го года вполне заслуживает жанрового определения «триллер», – усмехнулся Елпидов. Затем посерьезнел и командно продолжил:
– Черный список запрещенных к обмену авторов мы уточним позже. А сейчас наша цель – решить, каким образом можно оперативно, без неоправданных потерь времени и сил, выполнить поставленную задачу.
– Может, дать объявление в газету? – донеслось из коридора предложение племянницы.
– Через газету слишком долго, – не согласился Елпидов. – Боюсь, Илью выпишут раньше, чем мы успеем обменять хотя бы половину библиотеки.
– И накладно, – поддержала подполковника тетка нашего отставника.
– Тогда объявить по радио. Местная волна «На семи буераках» каждые два часа вместо новостей частные объявления зачитывает, – не унималась племянница в коридоре. – Мол, по такому-то адресу всяк желающий может обменять тягомотную классику на прикольную развлекуху…
– Ни в коем случае! – воскликнул учитель. – А вдруг Илья Алексеевич услышит, разволнуется, попытается сбежать из больницы, чтобы…
– Нет у них там никакого радио, – сообщила Марья Федоровна. – И телевизоров тоже нет. И этими заушными тарахтелками доктора им уши затыкать запрещают. И никаких газет не пропускают. Заворачивайте, говорят, ваших курей с котлетками в цылуфаны, а не в периодику. Дескать, желудки у черепно-мозговых крепкие, а головенки слабые…
– Значит, решено: через радио. Оперативность стоит риска, тем более минимального, – подытожил Елпидов. – Как с этими буераками связаться вы в курсе, Юленька?
– В ку… – пролепетала племянница, показываясь в проеме и отчаянно румянясь от смущения и удовольствия, поскольку никак не могла привыкнуть к церемонному «вы», с которым к ней, как к взрослой, стал обращаться с недавних пор подполковник. А именно, с поры ее шестнадцатилетия…
– Вот и славно. Не мешкая, связывайтесь. Только ради Бога, обойдитесь без этих ваших жаргонизмов вроде «развлекуха», «тягомотина» и прочее. Объявление должно быть кратким, четким, доскональным и информативным. Вопросы?
– Это что же получается? – охотно задалась вопросом тетка нашего героя. – Это ж весь город сюда набежит, весь двор вытопчут, грязи нанесут…
– Исключено! Обмен будет производиться через входную калитку. Во двор будут пропускаться только известные своей интеллигентностью и чистоплюйством граждане…
– То есть никто, – тяжко вздохнув, скорбно подытожил Семиржанский. – Придется, значит, самим туда-сюда с книгами бегать…
– Кидайте их в окошко, – нашла выход Марья Федоровна. – А я пока пойду ямку быстренько выкопаю.
– Зачем ямку? – почуял недоброе учитель. – Ямка им без надобности. Достаточно газеток постелить… Да и кидать их нельзя, переплеты повредятся, кто их тогда на обмен возьмет…
– Жалко? Тогда таскай на своем горбу…
Однако горб Семиржанского (которого у него, впрочем, и не было) не понадобился: армейская смекалка Елпидова выручила. Впавшие в немилость книги решено было спускать по наклонной доске, прислоненной снаружи дома к растворенному окну в комнате Ильи Алексеевича.
Книги облегченно вздохнули: судя по всему, аутодафе отменялось. Затем вновь впали в тревогу и смятение, ибо кто знает, кому они в результате неотвратимого, как фатум, обмена достанутся, и как с ними будет обращаться новый хозяин. Ограничиться ли он ехидными заметками на полях, вызванными не столько их содержанием, сколько избытком желчи и самомнения в читателе, или же, отдавая дань своей неряшливой привычке читать за едой, покроет их страницы следами чревоугодия: брызгами щей, каплями сметаны и жирными отпечатками пальцев, тесно общавшихся с жареной курицей… Подавляющая часть библиотеки была уверена, что ничего хорошего их не ждет, ибо никто не будет к ним так внимателен и так бережен с ними, как их нынешний, то есть прежний хозяин. И лишь небольшая группа, сплошь состоящая из отщепенок, относящих себя к классической литературе, приветствовала перемену своей участи, так как надеялась, что хуже того пренебрежения, в коем они с некоторых пор оказались, нет и быть не может. И их можно было понять. Действительно, каково быть книгой, чье содержание вроде бы всем известно, но – понаслышке, изобилующей неточностями и прямыми искажениями; чьи строки не изведали экстаза сосредоточенного чтения? Каково, наконец, изо дня в день подвергаться со стороны своих, до ужаса примитивных по развлекательности содержания, товарок постоянным насмешкам, прослыть в их легкомысленных кругах суммой словесных приемов, никого не волнующих и никому не нужных? Неудивительно, что эти отщепенки мечтали о пыльных полках публичных библиотек, где царит свобода, равенство и братство всеобщей заброшенности, как иные верующие о Царствии Небесном.
Между тем подполковник Елпидов, будучи человеком организованным, военно-эстетическим, сам времени даром не терял и другим не позволял.
– Аркадий Иваныч, – обратился он к учителю географии тем властным командирским тоном, в котором чуткое солдатское ухо без труда различает трибунальные кары за одну только шалую мысль о непослушании, – необходимо срочно выявить в общей массе собрания сочинений в двух и более томах. Займитесь этим.
Однако учитель Семиржанский, как человек по природе штатски-элегический, ничего, кроме достойного сожаления солдафонства, не различил и повел себя совершенно неадекватно создавшейся в сознании Елпидова ситуации. А именно: рассеяно пробежался глазами по полкам и лирически заметил, что видит тут не только чтиво, но и настоящую литературу.
– Это, если не ошибаюсь, «Женщина в белом» Уилки Коллинза. Такое сжигать – преступление…
– Но и оставлять нельзя, – немедленно возразил подполковник, стараясь скрасить резкость тона вескостью содержания. – Сколько ни восхищайся этой психологической скукотищей, но в ней имеются в наличии и преступление, и расследование, и прочие родовые признаки детективного жанра. Было бы справедливо и поучительно обменять это творение Коллинза на шедевр его большого друга…
– Вы имеете в виду «Эдвина Друда»? – позволил себе тонкую колкость Семиржанский.