Частный детектив Илья Муров
Шрифт:
– Живой, что ль? Никак пьяный?
И как только они прозвучали, так словно пелена спала с его сознания, словно долгожданное просветление снизошло. Он понял, кто он и кто этот щеголяющий небрежным человеколюбием парень. Ну разумеется, ну Господи, да это же Пат Чемберс, начальник убойного отдела Нью-Йорка. А сам он, трупно возлежащий в канаве, никто иной, как Майк Хаммер, вляпавшийся в очередное криминальное дерьмо, ставший временной жертвой международных преступных группировок, свивших себе осиное гнездо в самом сердце Америки – в бетонных джунглях Большого Яблока.
– Выхлопа вроде нет, – принюхался «Пат Чемберс» и продолжил обследование. – В котелке дырка… Интересно, каким макаром
Разумеется, он его слышал, но истолковывал по-своему, следовательно, и слышал нечто совершенно иное. К примеру, рискнул добрый самаритянин (самаритянин, самаритянин, не левит же!) слегка очистить залитое кровью лицо Муравушкина, пожертвовав ради столь гуманного дела собственным носовым платком сомнительной свежести, и, опознав личность пострадавшего, удивленно матюгнуться (Лексеич, ты, что ль?!), а наш отставник услышал нечто другое: и по тону, и по тембру, и по произношению (гнусавому, нью-йоркскому):
– Погоди-ка (услышал он)… Да это же Майк Хаммер! Вот черт… Ну и дела…
– Как это тебя, Лексеич, угораздило сюда кувырнуться? Тормоза, что ль, отказали? – продолжал между тем самаритянин выражать свое участие и удивление, тогда как до Лексеичева слуха отчетливо доносилось: «До чего ты докатился, парень!.. А ведь все считали, что ты сильнее меня… А все, видите ли, из-за того, что он потерял любимую девушку!»
– Заткнись, Пат! – самым категорическим образом потребовал Илья Алексеевич.
– А чего я такого сказал? – запротестовал «Пат». – Ну офуел маленько, ну матюгнулся. Так я ж не тебя конкретно обложил, а вообче… Небось, не каждый день из авариев полутрупы вытаскиваю, имею полное право выразить свое личное отношение к отдельным недостаткам действительности…
– Все равно тебе ничего не светит, – прервал его Илья Алексеевич. – Вельда любит меня, а не тебя! О, Вельда, Вельда, потерянное счастье мое, горе мое луковое, Мисюсь, где ты? Отзовись…
– То Пат, то Вельда, то какой-то Мисюсь, – бормотал добрый самаритянин, с великим трудом запихивая пострадавшего в люльку своего мотоцикла. – Должно, бредит, – решил он, устраиваясь в седле за рулем и дергая ногой педаль. – Или сбрендил… – Из чего можно заключить, что самаритянину была совершенно незнакома вся эта история очередного спасения мира Майком Хаммером от крупных неприятностей в виде новой мировой войны; история, хорошо известная детям, памятная юношам и пользующаяся успехом у отдельных старцев, которые склонны принимать ее на веру, хотя сама по себе она не более правдива, чем россказни о чудесах Будды, Христа или Магомета…
– Куда ж тебя такого везти-то? – засомневался самаритянин. – Домой? А может, все-таки в больницу? – После чего матюгнулся от всей души, дернул что есть мочи педаль и, наконец, добился своего, завел мотор.
Грохот выхлопной трубы привел затихшего, было, в полубеспамятстве отставника в великое смятение. Надо ли говорить, что наш герой услышал родимые для всякой сыщицкой души звуки перестрелки. Он вздрогнул, выпрямился на седалище, схватил самаритянина за плечо и попытался пригнуть его к рулевой рогатке, крича: «Жми, Пат! Вали, Чемберс! Я тебя прикрою!»
«Пат», насилу освободившись от цепкой сыщицкой хватки Ильи Алексеевича, заглушил мотор и соорудил в чистом поле Вавилонскую Башню из отборного русского мата. После чего обратился к нашему отставнику с такой примерно речью:
– Горе мне с тобой, Лексеич! Да пойми ты, наконец, что никакой я не Пат и не Чемберс, а всего-навсего Еремей Пантюхин, тот самый, что купил у тебя этот вот драндулет, за который еще и должен тебе остался… Так же точно и сам ты никакой не Майк и не Хаммер, а отставной капитан пожарной команды Илья Лексеич Муравушкин.
– Мне лучше знать, кто я таков, – возразил Илья Алексеевич. – И еще я знаю, что имею право назваться не только Майком Хаммером, но и Филом Марлоу, и Лью Арчером, и Шеллом Скоттом, и даже Ниро Вульфом с Арчи Гудвином в придачу, ибо блестящие расследования, которые они проводили сообща и поврозь, не идут ни в какое сравнение с моими детективными подвигами…
Еремей послушал, послушал, махнул рукой и попытался снова завести своего трехколесного упрямца. А пока он этим занимался, наш отставник окончательно погрузился в холерические умствования, то грозясь изречь грозное слово правды (от которого у всех волосы дыбов встанут, а у кого не встанут, тех можно сразу, без суда и следствия, в Синг-Синг запирать), то аттестуя себя как знатока человеческой натуры и следопыта дьявольских ухищрений оной, а то и обвиняя определенные силы и известные круги в самых тяжких грехах и преступных намерениях, наитягчайшим и наипреступнейшим из которых было намерение заставить прославленного Илью Мурова вкусить вместо нектара победы горчицу поражения.
Мотоцикл, наконец, сжалился, завелся, затарахтел и двинулся с места дорожно-транспортного происшествия в направлении города. Однако ни ухабы, ни выбоины, ни толчки, болезненно отдававшиеся в поврежденной голове, нашего отставника не угомонили. В него точно блаженная Агата, муза детективного чтива вселилась. Вселилась, разместилась и давай нашептывать ему разные криминальные разности, применимые к его собственным похождениям и обстоятельствам, – ибо стоило им проехать метров сто, как он уже забыл о Майке Хаммере и возомнил себя Татьяной Ивановой, которой захватившие ее бандиты забыли завязать глаза по дороге в свое логово. «А может и не забыли, – вдруг дошло до нее (то бишь него), – но считают подобные меры предосторожности излишними, поскольку все равно ей не жить. Сейчас довезут, выкачают всю информацию, пустят пулю в лоб и утопят в жидком цементе на дне морском…» Однако то, что эти бандюги пренебрегли даже самым элементарным, не связав ей рук за спиной, им дорого обойдется. Пусть драка и последнее дело, пусть этих головорезов тоже учили махать конечностями, но без отчаянного сопротивления она не сдастся! Она им покажет, как умеют умирать частные детекдивы (или детектевессы?)!
И Илья Алексеевич показал, да так прытко, что не будь Еремей Пантюхин на взводе, а значит – начеку, – валяться бы им в кювете уже втроем: водитель, пассажир и транспортное средство…
Про мат упоминать не будем, он сам собою разумеется. Упомянем о хорошей реакции Еремея, успевшего и мотоцикл остановить и Илью Алексеевича, после недолгой, но решительной схватки, утихомирить. В оправдание нашему герою сошлемся на общую слабость, явившуюся следствием аварии, возможного сотрясения мозга и потери энного количества крови. Нет ничего удивительного, тем более – постыдного в том, что уже через минуту Илья Алексеевич вдруг обессилел и в очередной раз потерял какое-никакое, но почти что свое сознание.
Наученный непродолжительным, но зато достаточно горьким опытом, Еремей, словно вняв бреду потерпевшего, скрутил ему руки ремнем и крепко-накрепко пристегнул поясом безопасности к сиденью коляски. Правда, темной повязки на глаза надевать не стал. Из каких соображений – неизвестно, ибо оттуда, куда он нашего героя вез, живыми иногда возвращались, здоровыми, бывало, выписывались…
ГЛАВА V
повествующая о том, куда добрый самаритянин препроводил нашего