Чайковский
Шрифт:
«Во всяком случае, когда первая горечь известия была пережита, Петр Ильич не сохранил в душе никакой злобы к изменнице, – пишет Модест Ильич. – Как артистка она по-прежнему стояла для него выше всего, что он когда-либо видел потом. Как человек – она навсегда осталась ему дорога».
«К изменнице»? Сторонники версии с искренними чувствами по отношению к Арто основывают свое убеждение на отрывке из письма Анатолию Ильичу: «Скоро мне предстоит свидание с Арто; она здесь будет на днях, и мне наверное придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции “Domino noir” с моими хорами и речитативами, и мне необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина сделала мне много вреда, и я, когда увидимся, расскажу тебе, каким образом, но тем не менее меня влечет к ней какая-то необъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочном
Сразу возникает вопрос: неужели до ноября Петр Ильич не удосужился рассказать брату, одному из самых близких ему людей, о том, каким образом навредила ему Арто? «Не верю!» – сказал бы по этому поводу Константин Сергеевич Станиславский и был бы тысячу раз прав. Что же касается «необъяснимой симпатии», то она выглядит не более чем кокетством. Вся суть заключена в последней фразе – это все-таки не любовь.
Кашкин, правда, упоминает о том, что, когда в 1869 году Арто впервые выступала на сцене Большого театра, Чайковский при ее появлении на сцене «закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог видеть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал». Но почему именно «закрылся»? Может, просто хотел лучше рассмотреть происходящее на сцене, в том числе и саму «несравненную Дезире»? И со слезами все не так однозначно – они могли быть навеяны музыкой. Известно же, что музыка часто пробирала впечатлительного Петра Ильича до слез.
Оставим отношения нашего героя с женщинами до 1877 года, до следующей главы, а пока поговорим о его творчестве.
Будучи недовольным своей первой оперой, Чайковский хотел взять реванш. Главным его требованием было, чтобы действие оперы не происходило в России – хватило с него «Воеводы». После долгих поисков Петр Ильич остановил свой выбор на хорошо знакомой ему поэме Василия Андреевича Жуковского «Ундина». Дочь морского царя Ундина может получить душу лишь в том случае, если ее полюбит человек и она выйдет за него замуж. Счастье свое Ундина находит в рыцаре Гульбранде, но счастье оказывается недолгим – Гульбранд увлекается красавицей Бертальдой. Ундина с горя бросается в Дунай, но является к Гульбранду в день его свадьбы с Бертральдой, обвивает его руками и…
…все крепче к нему прижимаясь,
Плакала, плакала тихо, плакала долго, как будто
Выплакать душу хотела; и быстро, быстро лияся,
Слезы ее проникали рыцарю в очи и с сладкой
Болью к нему заливалися в грудь, пока напоследок
В нем не пропало дыханье и он не упал из прекрасных
Рук Ундины бездушным трупом к себе на подушку.
Сюжет хорош – романтичен и идеально подходит для сцены. Вдобавок имелось готовое либретто, написанное в свое время графом Владимиром Соллогубом для оперы Алексея Львова[81], которая была поставлена в 1848 году, но успеха не имела. «Либретто это, несомненно, содержит более благодарных и интересных сцен для музыки, чем “Воевода”, не лишено движения, – писал Модест Ильич, – но зато так грубо шаблонно, так небрежно в отделке подробностей, так страдает отсутствием смысла в поступках действующих лиц, так часто соприкасается с пародией на оперные либретто, что суммою всех этих недостатков становится неизмеримо ниже сухого, неинтересного, но все же написанного приличными стихами либретто “Воеводы”. Читая либретто “Ундины”, совершенно недоумеваешь, как мог Петр Ильич серьезно смотреть на него, как мог написать музыку, которая, судя по двум обломкам этой навсегда исчезнувшей оперы, все-таки содержала в себе нечто живучее. Хотя весьма возможно, что многие нелепости пьесы были смягчены самим композитором, стихи сглажены и исправлены, но, я помню, главная суть либретто оставалась та же»[82].
Работа над новой оперой началась в январе 1869 года, в самый разгар постановки «Воеводы», а уже в апреле Петр Ильич приступил к инструментовке. Чайковский писал брату Анатолию, что «с большим жаром» принялся за «Ундину», сюжет которой пленял его «ужасно». Директор Императорских театров Степан Александрович Гедеонов обещал Петру Ильичу поставить оперу в ноябре 1869 года, если партитура будет представлена к сентябрю. Постановка планировалась в Мариинском театре. Чайковскому было важно представить свое новое творение в Петербурге, потому что в Москве, проникнутой итальянскими оперными традициями, он на успех не рассчитывал. Партитура была готова уже в июле, но в ноябре вместо постановки Чайковский получил известие о том, что опера в нынешнем сезоне идти не может.
«Опера моя отложена до будущего сезона, так как не хватает времени поставить две оперы, раньше моей стоявшие на репертуаре: “Гальку” и “Кроатку”… Известие о невозможности поставить мою оперу мне, в особенности в денежном отношении, неприятно. В нравственном – это подействует на меня очень худо, т. е. я недели три не в состоянии буду писать. По крайней мере, в эту минуту я не могу без отвращения думать о композиторстве»[83].
Но и в следующем сезоне «Ундина» тоже не была поставлена. Цезарь Кюи писал в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «“Ундина”… забракована, представлена не будет, и мотивами неодобрения послужили, как я слышал, якобы ультрасовременное направление музыки, небрежная оркестровка, отсутствие мелодичности. Признаюсь, все это меня немало поражает».
Петр Ильич весьма тяжело переживал неудачу. В 1873 году он разыскал партитуру в Петербурге, чтобы сжечь ее, а спустя пять лет написал Надежде фон Мекк, что впоследствии он разочаровался в своей опере и очень рад, «что ей не удалось попасть на казенные подмостки». Мы можем судить об этой опере лишь по отрывкам. Среди них – ария Ундины «Водопад – мой дядя, ручеек – мой брат», переделанная в песню Леля, и марш последнего действия, переделанный в андантино симфонии № 2, С-моль.
В марте 1870 года отрывки из «Ундины» были исполнены в концерте. Герман Ларош (помните его?) оставил следующий отзыв: «Заговорив о г. Чайковском (речь шла о его романсах), занесу в свою хронику еще одно произведение его, недавно у нас исполненное отчасти, а именно его оперу “Ундину”, из которой в концерте г. Мертена были исполнены некоторые отрывки. В концерте я, к сожалению, не мог быть, но отрывки слышал на репетиции и нашел в них не только ту тщательную и элегантную оркестровку, которой всегда блистают композиции нашего даровитого соотечественника, но и местами весьма удачно переданный тон фантастического водяного царства; другие места, как мне показалось, страдали вычурностью и изысканностью, особенно большой финал произвел на меня это впечатление. Вообще же новая партитура г. Чайковского заслуживает полного внимания».
Следующей оперой Чайковского стал «Опричник», премьера которой состоялась в Мариинском театре в апреле 1874 года. Неудача с «иностранным» сюжетом побудила Петра Ильича снова обратиться к родным корням-истокам. Забегая вперед, скажем, что с «корнями» у композитора Чайковского традиционно складывалось не самым лучшим образом. Все его оперные шедевры (или шедевральные оперы) – «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Орлеанская дева» и «Иоланта» – от «корней» весьма далеки. «Евгений Онегин» с «Пиковой дамой» написаны основоположником современной русской литературы и первым (не побоимся этого слова) классиком отечественной литературы, но если поставить вместо Евгения Цзя Баоюя или принца Гэндзи, то это, по большому счету, ничего не изменит. А вот главного героя «Опричника» Андрея Морозова заменить иностранцем невозможно, точно так же, как невозможно переделать эту драму в подобие «Квентина Дорварда» или в «Роман о Жане Парижанине».
Работа над «Опричником» началась в феврале 1870 года. К тому времени консерватория надоела Петру Ильичу «до тошноты», он все более и более убеждался, что к преподаванию теории сочинения он не способен. С чего бы вдруг? Да все сразу: и финансы продолжали «петь романсы», и две оперы оказались неудачными, и преподавание не радовало, потому что ученики, мягко говоря, оставляли желать лучшего, а времени консерватория отнимала много. Драгоценного времени, которое можно было бы потратить на творчество. Помимо морального удовольствия, творчество могло помочь решить финансовые проблемы.
У читателей, сведущих в академических реалиях позапрошлого века, может возникнуть вопрос – почему Петр Ильич, будучи профессором Московской консерватории, вечно нуждался в деньгах? Почитаешь про других профессоров, так они на свои доходы жили на широкую ногу… Ну, если и не на широкую, то вполне обеспеченно – снимали большие квартиры, содержали семьи, ездили за границу и на воды, помогали нуждающимся… Чайковский много проигрывал в карты или рулетку? Или ему не повезло с работодателем (Рубинштейном), который оказался скрягой, платившим своим сотрудникам грошовые зарплаты?