Чебурашка
Шрифт:
— И… что теперь делать, Яков Платонович? Как-то же можно все исправить?
— Лечение нервного срыва — продолжительный процесс. Лекарства, необходимые для нормализации работы сердца я назначу. Есть также препараты, которые помогут справиться с угнетенным состоянием нервной системы, однако, я не советовал бы использование антидепрессантов без критической необходимости. Лучше начать поддержку с препаратов растительного происхождения, включая витамины и минералы. В целом подход к лечению должен носить комплексный характер. Я бы рекомендовал незамедлительно исключить факторы стресса. Взять длительный отпуск или уволиться совсем, если есть такая возможность. Начать регулярные занятия физической культурой. Желательно командными видами спорта. Активные игры помогут сбавить пыл и зарядится позитивом. Это метод, который еще ни одному пациенту не навредил.
— Хорошо. А когда Зоя очнется? Это нормально, что она так долго без сознания?
— В данный момент пациентка спит. Сильный эмоциональный всплеск плюс успокоительные препараты и капельницы для нормализации работы сердца дают глубокий седативный эффект. Сон может продолжаться от тридцати шести до сорока восьми часов. Так что все в пределах нормы…
Когда я окончательно проснулась, стояла глубокая ночь. Бледный лунный свет лился сквозь полураскрытые жалюзи на высоких окнах, позволяя заметить темную макушку, уснувшего на стуле то ли Степы, то ли Матвея. Удивительно, сын и отец так похожи, что в темноте и не различить. Разве что сердцем. И оно подсказывает, что это не Степа. В сознание врываются воспоминания о том, как где-то там, в моем полусне, сын зовет Соколовского папой. Спокойно, обыденно и естественно, и кажется, будто так было всегда.
Все мои эмоции словно заморожены, отключены наркозом. Я вроде как полностью осознаю, что нахожусь в больнице, вспоминаю предшествующие события, но реакция на удивление безразличная.
Такой она остается и на следующий день. И вплоть до самой выписки. Я понимаю, что состояние обусловлено действием лекарств, но не хочу ничего менять. Пусть так.
Мне нужна эта эмоциональная передышка.
Я также спокойно реагирую на предложение уволиться. Даже не так. Я легко принимаю решение уйти с работы и думаю, не будь сейчас внутри эмоционального тормоза, то испытала бы колоссальное облегчение. Удивительное дело, я могла это сделать еще сразу, как получила сумасшедшие алименты от Матвея, но подсознательно считала, будто не имею на это право. Не заслужила. Не заработала. Стыдилась даже представить себя безработной богачкой, живущей на дивиденды от капиталов, иждивенкой, бесполезной для родных и общества в целом. Более того, считала, что моя работа — это и есть я. И если не станет ее, то и от меня ничего не останется. Удивительно, ведь я совсем забыла, что преподавание в школе мне в общем-то даже не нравится.
С диагнозом врача «нервный срыв» не согласилась, но и спорить не стала. Зато психолог, к которому я пришла лишь бы не ввязываться в бесконечные дискуссии с родственниками и не обижать их стремления позаботиться обо мне несчастной, в первый же сеанс изменил мое отношение ко многим вещам. Поэтому на следующий сеанс отправилась уже без дополнительных уговоров.
Оказывается, мне давно хотелось выговориться.
И вот после десяти дней госпитализации мы перебрались в эко-поселок «Лесные Зори», где за четыре недели совместного пребывания я и Матвей Соколовский вполне комфортно наладили быт. По крайней мере, мне было комфортно, а Матвей вообще ни на что не жаловался. Дважды в неделю наведывается психолог, каждый понедельник мы посещаем кардиолога, а на выходных собирается вся родня, чтобы устроить очередные спортивные забавы. Это весело, потому что все одинаково плохи в командных играх.
Даже бабка Катеря влилась в общее движение за возрождение семейных
Когда я впервые ее увидела, едва не уронила на пол челюсть. В новеньком шелковом платке и модном старушечьем платье, в бусах и без привычной недовольной гримасы, необычно молчаливая и спокойная, она все больше слушала и наблюдала за остальными. И я была рада видеть Катерю. И, как никогда, не хотела повторять ее одинокую судьбу.
Поначалу, когда мы только обосновались в этом чудесном месте, я часами залипала на небо, огонь или воду. Не скажу, что думала в этот момент о чем-то глобальном или важном, просто голова была словно пустая. Эмоции отсутствовали. Вместе с ними не было и тягостных мыслей. Мы с Матвеем много говорили и всегда о сущей ерунде. Например, почему лимонад делают из искусственного лимонного сока, а чистящие средства — из натурального? Зачем мы нажимаем сильнее на кнопки пульта, у которого садятся батарейки? Почему не выпускают корм для кошек со вкусом мышей? Какого цвета хамелеон, когда он смотрится в зеркало? Победа над собой — это победа или поражение? Является ли каша в голове — пищей для ума?
И все в таком духе. Со стороны, наверное, наши беседы напоминали бред укуренных подростков, но никто из нас не жаловался.
Сейчас же, когда большинство препаратов уже отменено и чувства ко мне стремительно возвращаются в полном своем эмоциональном спектре, я все чаще залипаю на самом Соколовском.
Вот уже третий день.
Любуюсь его красотой сквозь солнечные очки и боюсь быть пойманной с поличным.
Матвей наколол дрова, как заправский колхозник. Право слово, топор ему к лицу. Естественно, Соколовскому жарко и он без футболки, в одних коротких шортах. Его тело, загорелое и гладкое, блестит на солнце бриллиантовыми каплями воды, которой он минутой назад облил себя из бутылки. Влажные дорожки торопливо убегают вниз и теряются в темной поросли, клином уходящей под шорты. Мышцы перекатываются под бронзовой кожей, гипнотизируя меня, словно волшебная флейта очковую кобру.
Соколовский вроде бы не делает ничего особенного, но у меня стойкое ощущение, что соблазняет. Дразнит. Провоцирует. С первых минут Матвей словно радиолокационная станция уловил исходящие от меня волны, произвел перенастройку и сменил тактику.
Он перешел в наступление, а я… Я, кажется, хочу сдаться без боя.
Языки пламени лижут ароматную древесину, вынуждая Матвея щуриться от ярких вспышек. Движения мужчины плавные, неторопливые, будто даже ленивые, тем и завораживают. Грудные мускулы и рельефный пресс манят прикоснуться, а маленькие коричневые соски с твердыми горошинками так и просятся на язык.
Наверняка они соленые.
Моя собственная грудь тяжелеет, а ее вершинки сжимаются до колик. Теснее свожу бедра, чувствуя, как напрягаются внутренние мышцы и по телу разливается жар. И знойное летнее солнце тут совершенно ни при чем.
Все чаще и чаще я мысленно возвращаюсь к нашему с Матвеем разговору, состоявшемуся перед самой выпиской. Все чаще и чаще произнесенные им слова будоражат фантазии и желания.
— Я не понимаю, Матвей, зачем тебе это надо? — устало опускаюсь на больничную койку, отставив в сторону собранную наполовину сумку. — Со Степой отношения наладились, с прошлым мы разобрались. Никаких обид и претензий. Все. Ты ничего мне не должен и возиться со мной не обязан.
Соколовский невозмутимо смотрит мне в глаза, подходит ближе и осторожным движением оглаживает скулу, легонько тянет выбившуюся из косы прядку волос.
— Но я хочу. Хочу быть рядом. Заботиться о тебе. Проводить вместе время. Любить тебя. Засыпать и просыпаться вместе. Мы же семья.
— У нас общий сын. Да. Но мы не семья. Ни в гражданском, ни в правовом смысле.
Этот разговор меня угнетает, потому что словно маленькому ребенку приходится объяснять элементарные вещи. Опускаю глаза на свои сцепленные в замок пальцы, не выдерживая прямой взгляд Матвея, а он осторожно опускается передо мной на корточки и накрывает горячими ладонями мои руки.
— Для меня ты семья, Зоя. Навсегда. И другой мне не надо. А юридические мелочи легко исправить. Просто выходи за меня.
— Вот так? Просто выходи за меня? — не верю собственным ушам. Он что, серьезно делает мне предложение? Но зачем? Почему?
— Согласен. Антураж так себе. Давай я сейчас сбегаю за цветами и кольцом и встану на одно колено? Вообще без проблем. Ты согласна?
— Но я не люблю тебя, Матвей.
— А кого ты любишь? Ашкетова?
— Что? Нет!
— А кого?