Чекист
Шрифт:
— Подсматриваешь, гадина! — и, отрывая от себя его руки, выскочил на дорогу.
А там внизу, возле ивы, наступила напряженная, ужасная тишина.
Мгновение Митя прислушивался, затем быстро побежал прочь.
Дома на крыльце встретила его маленькая Катя.
— А у нас опять обыск был. Яков Лукич говорил, кто-то к нам собирается приехать. И Тимоша к тебе приходил.
— Ну их всех к чертям!
Митя прошмыгнул в свою комнату, быстро разделся, лег, укрылся с головой.
Все в мире ужасно! Все подлецы,
К черту все! Ни во что не вмешиваться. На все наплевать. Пусть хоть конец света! Только бы заснуть поскорее!
Он забылся тяжелым сном без сновидений и не слышал, как ночью скрипнула дверь и кто-то окликнул мать, как раздался ее радостный возглас, шутливое ворчание отца, защебетали сестры, как потом ставили самовар и долго суетились и шумели в кухне.
СТАРШИЙ БРАТ
Вот уже несколько дней, впервые после двух лет отсутствия, гостит дома старший брат Александр. И почти каждый вечер приходят незнакомые Мите люди — чаще рабочие, молодые и пожилые, запираются в комнате сестры и шумят и спорят за полночь. Митя, прислушиваясь, никак не поймет, о чем они спорят.
Откуда здесь столько знакомых у брата, который кончал гимназию в Орле, а потом уехал в Петроград в институт?
На заводе было неспокойно: рабочие требовали прибавки, директор отказал, и вот уже третий день отец возвращался домой хмурый и до вечера молча возился по хозяйству. Сходки у Александра он явно не одобрял, но, как всегда, не вмешивался. Дважды заходил Яков Лукич и Александра вызывали в полицейскую часть.
Все это снова и снова приводило на память Мите прежние смутные догадки, и он все больше укреплялся в них: Александр был под надзором полиции.
Однажды отец вернулся с завода рано, был взволнован, весь день бродил по дому, ни за что не принимаясь. Во время обеда поглядывал угрюмо на Александра. Щи съел молча, начал есть любимую гречневую кашу, но вдруг резко отодвинул тарелку, задрал как-то по-петушиному голову, вонзил дрожащий клинышек бородки в старшего сына. И словно продолжая разговор:
— Ну что хорошего? Стражу пригнали. Пешую, конную. Весь завод заполонили.
Александр исподлобья глянул на отца.
— А что же вы хотите, чтоб чернорабочий, к примеру, получал свои шестьдесят пять копеек в день и улыбался?
— Мало ли! Я пацаном в мастерской заслонку поднимал. И куда меньше получал. Подумаешь — чернорабочий. Всякому свое. Выбьется в люди, больше станет получать.
— Вы больно много получаете! — Александр положил ложку. — За месяц пятьдесят рублей. Хватает?
— Каша захолонет! — простонала
— А начальник, скажем, снарядного цеха три с половиной сотни в месяц огребает, да тысячные премии, да наградные от начальства. Справедливо?
— Справедливости захотел!..
— Требую!
— Давай, давай, баламуть людей. А их за это под бритву и на фронт.
— Всех не отправят!
В первый раз отец разговаривал при Мите о политике, в первый раз спорил. Он вскочил из-за стола, отошел к окну, посопел в стекло. Повернулся красный, злой, закричал:
— Всю жизнь наперекор поступаешь! Из-за тебя покоя от полиции не знаю! А чего добился? Только еще сотню-другую сирот наплодите! И на завод тебе плевать — пускай хоть сгорит. А я всю жизнь ему отдал!
Вскочил и Александр. Глаза тоже злые, колючие, волосы на голове ежиком. Тоже в крик:
— Вот из-за таких, как вы, все валится! Веру в товарищество подрываете!
— Какая там вера, если рабочий боится работу потерять, под немецкую пулю угодить? Какая там вера, если каждый должен за жизнь свою дрожать?
— А ну посмотрим! Посмотрим! — многозначительно сказал Александр, сел было к столу, придвинул тарелку, но, не в силах успокоиться, снова вскочил и, прихрамывая, выбежал из комнаты.
Николай Федорович, напротив, занял свое место и словно назло не спеша доел кашу.
Митя, сидя в углу, с удивлением наблюдал эту необычную в семье сцену. Ему было жаль отца. Накипало раздражение против старшего брата. За то, что от него, Мити, таились, как от маленького. За чужой, неведомый мир, который приоткрывался ему в ночных спорах, за то, что, несмотря на все его страдания и разочарования, существовали люди, которые во что-то еще верят, ради чего-то собираются, спорят, может быть, борются и жертвуют жизнью...
Один за другим стали все цеха завода. Отец уже два дня не ходил на работу. 28 марта по городу расклеили «Постановление Брянского Комитета по предоставлению отсрочек военнообязанным в призыве в армию». Рабочие с хмурыми лицами толпились у этих листков, ожесточенно спорили. Но к вечеру из Брянска прибыли две роты солдат, наряд полиции, и улицы опустели.
Уже совсем стемнело, когда пришел Александр. Хлопнул дверью. С порога громко, радостно крикнул:
— Глуховцев-то все требования подписал! Знай наших!
И все повеселели. Внесли яркую керосиновую лампу. Мать стала собирать на стол. Катька осмелела, запрыгала по комнатам на одной ноге.
Александр возбужденно рассказывал, как приехал сам вице-губернатор Аралов, как Глуховцев спорил и торговался с уполномоченными от рабочих, угрожал, упрашивал и в конце концов вынужден был согласиться на все требования.
— Одно досадно, требования были не совсем продуманы — прибавка, выбрать по цехам старост и баню открыть... Многое упустили! Не подготовились, черт побери!