Чекистка
Шрифт:
«Что такое «дилетантство»?» — мучительно гадает Вера.
— Доченька, — снова вступает мать, — подожди хотя бы до окончания гимназии.
— Я не ожидала этого от вас, — говорит Вера, — вы рассуждаете так, как могут рассуждать люди, которым безразлично все, кроме личного благополучия… Вы уходите от правды. Из-за таких, как вы, гибнет Россия. Мне стыдно за вас! — с яростью выкрикивает она…
— Эти разговоры ничего не изменят, — оставшись наедине с женой, говорит отец.
И он оказался прав. Вера по-прежнему пропадает все вечера. Мучается вечерами и ночами мать в ожидании чего-то страшного и непоправимого,
Однажды отец, потеряв терпение, в категорической форме заявил:
— Отныне ты будешь сидеть дома. Все.
Спорить Вера не стала: бесполезно. А когда ее заперли в комнате, она в тот же вечер, перемахнув через подоконник, с пузырьком туши для гектографа навсегда ушла из родительского дома.
По совету Маши Мясниковой Вера устроилась в доме на Старо-Горошечной. Комната была большая и неуютная, разделенная пополам выцветшими от стирки ситцевыми занавесками. Посредине — длинный некрашеный стол, у стен — деревянные лавки и кровати. Одна половина — мужская. В ней обитают Гриша Вечтомов и его однокашник Беляков. Другую половину занимают девушки — сестра Белякова Вера и Фира Корпачева.
Свое общежитие его обитатели гордо именуют «коммуной». Веру Белякову, старшую из коммунаров, величают по имени и отчеству. Коммунары репетируют первоклассников, а заработанные деньги — в общий котел.
В коммуне интересно. Здесь живут особой, отличной от других квартир, жизнью. Не певучие канарейки и разговаривающие попугаи развлекают ее хозяев. Тут постоянные, бесконечные споры о том, «кому на Руси жить хорошо», о роли крестьянства, об отношении к кадетам. Предметом дискуссии бывает прибавочная стоимость. А то вдруг возникает перепалка вокруг Гамлета — принца Датского.
Вера быстро подружилась со всеми. Сначала она стеснялась, а привыкнув, сама нет-нет да и вставит словечко в споре.
Новая жизнь, новые люди захватывают Веру. Она реже вспоминает о доме. Дел — по горло: занятия в гимназии, листовки, беседы с работницами. Только вот заработка нет. Стыдно жить на чужой счет: это изводит. А устроиться не так просто. Какой хозяин возьмет дворянку, сбежавшую из дому, к себе на работу? Неприятностей не оберешься.
Наконец Веру принимают ученицей в шляпную мастерскую мадам Кривиной. Собственно, мастерской это заведение назвать трудно. У мадам Кривиной всего пять мастериц. Сама хозяйка оказалась на редкость вздорной и взбалмошной. Она из той породы дам, у которых настроение меняется каждые пять минут. То она топает ногами, рычит, то начинает кричать о падении нравов, а то становится в позу и убеждает окружающих, что она тоже передовой человек, с «идеями», стоящая «за свободу, равенство и братство», что вообще она «социалистка». Немудрено поэтому, что у хозяйки не остается времени слушать, о чем рассказывает работницам ее новая ученица.
Может быть, именно тогда в этой шляпной мастерской зародились у Веры навыки организатора, появилась настойчивость, неистощимое упорство в достижении цели. Вероятно, эти ее качества были замечены, так как через короткое время Вера начинает выполнять поручения членов Казанского комитета большевиков.
При посредстве приказчика книжного магазина Бориса Феликсовича ей назначают конспиративные явки товарищи Кулеш, Лозовский (настоящая его фамилия Дриздо), Андрей — Бубнов, Трофим, или, иначе, Анатолий Машкин, Терентий — Езерский.
Вера становится связной между комитетом и товарищами, работавшими по технике, — Линой Прохоровой, Левидовой, Морозовой и Адамской. А вскоре и сама Вера устраивается на работу в типографию Ключникова ученицей.
Проходит еще немного времени, и с Верой встречается председатель Казанского комитета РСДРП(б) товарищ Трилиссер. По его предложению Вера устраивает заседание объединенного комитета учащихся средних учебных заведений города Казани. Собрание происходит на частной квартире в районе Арского поля, где присутствует и товарищ Трилиссер.
Первый урок — география. Закрыв уши руками, Вера уткнулась в учебник. Прошлую ночь мучила зубная боль, и сейчас смысл прочитанного доходит с трудом. Каждую фразу приходится перечитывать. В голову упорно лезут мысли о доме. Как там родные? В конце концов они хорошие, славные, добрые, хотя и не могут понять ее… Она обязательно придет домой, вот только закончит пятый класс. Но о постоянном возвращении домой не может быть и речи.
В эту секунду голос преподавателя громко назвал ее фамилию.
Вера вздрогнула и подняла голову. Господин Винокуров, по прозвищу Кокетка, молодой блондин со слащавым лицом, насмешливо смотрит на нее до прозрачности светлыми глазами.
— Сожалею, мадемуазель, что оторвал вас от занятий, но уроки все же положено учить дома, — с издевкой в тоне говорит Винокуров. — Ах да, пардон! — Преподаватель церемонно кланяется. — Я совсем было упустил из виду: вы ведь всерьез заняты политикой. А она, конечно, отнимает много времени, вы даже дома бывать не успеваете.
Вера с трудом сдерживает себя. Она еще не понимает, куда клонит географ, чего он хочет. И выжидает.
— Мы решили облегчить вам жизнь, — добавляет Винокуров и язвительно улыбается, но тут же хмурится и резко заканчивает: — Вы исключены из гимназии, извольте покинуть класс.
— Нельзя ли узнать, за что? — Вера выжидательно щурит глаза.
— О! Вы не знаете? — всплескивает руками Винокуров.
— Будьте любезны объяснить! — резко требует Вера.
— С удовольствием! — Географ снова наигранно расшаркивается. — За поведение, милая барышня: богохульство, побег из дому, за политику. Надеюсь, этого достаточно?
— Любопытно, господин Винокуров, откуда у вас такие исчерпывающие сведения? Не из охранки ли? Случайно, вы там не служите?
Преподаватель задыхается от злости. Он теряет дар речи и только жестом показывает на дверь.
«Только бы не показать этому негодяю, что я дорожу их гимназией», — думает она. Захлопнув книгу, не спеша, с достоинством Вера направляется к двери. Класс замер. Он провожает ее сочувственными взглядами.
По дороге домой Вера постепенно успокаивается. Ну раз так получилось, что поделаешь. Придется снова сдавать экстерном. Не привыкать. Она махнула рукой. Исключение из института было куда более ощутимым ударом. Переживу и это. Не покоряться же всякой дряни, в самом деле.