Чекистка
Шрифт:
Вере стало тоскливо — хоть реви. Мысль о том, что она доставлена сюда не на прогулку, щемит сердце, не дает покоя. С ужасающей силой Верочке хочется бежать. Бежать без оглядки сейчас же, сию минуту.
А пока она стоит окаменевшая, с застывшим лицом. Оклик дяди возвращает Веру к действительности. Понурившись, она шлепает вдоль служебных построек и наконец останавливается у крыльца.
— Принимайте гостью, — говорит дядя какой-то женщине в чепце.
Женщина быстро взглянула на Веру и, взяв за руку, ввела в комнату. На лице женщины написано откровенное
Не раздеваясь, Вера бросилась в постель. В темноте, прижавшись к подушке, она думает и думает. Мысли идут тоскливые. Вспоминая своего «ненаглядного» дядюшку, она сжимает кулачки.
Утром появляется лакей, молча ставит еду на столик и так же безмолвно исчезает. Когда Вера пытается выйти, оказывается, что дверь заперта. Стоит подергать за ручку — раздается голос слуги:
— Выходить, барышня, не велено. Александр Николаевич запретил.
И днем и ночью здесь тишина. И в этой изнуряющей тишине томится живая Верина душа. О если бы она могла улететь!
Заложив руки за спину, Верочка вышагивает по комнате и опять думает. Она отчетливо рисует себе, как волнуются друзья, как ищут ее. От этого становится и тревожно и радостно на сердце. Верины мысли работают в одном направлении — бежать, дать о себе весточку товарищам.
Пока это мечты. Но вскоре, однако, появляются просветы: Вере разрешены прогулки под надзором слуг.
«Как избавиться и от этой опеки?»
Дядя внушает: только послушанием. Вере в высшей степени наплевать на дядюшкины нравоучения, но сейчас ей выгодно притвориться. Послушание так послушание. Вера усердно выполняет дядюшкины предписания.
— Как ведет себя мадемуазель? — Этими словами начинается дядюшкино утро.
— Они такие вежливые, такие тихие, послушные, только и знают, что книжки читать, — докладывает горничная.
— Барышня исправляются, — шепчет лакей.
«Прикрутил твою Верку, не узнаешь, шелковая стала, любоваться будешь», — бахвалится в письме к старшему брату Александр Николаевич.
«Поведение безупречное», — пишет он в другом письме.
Теперь надзор совсем ослаблен.
Вера бродит по парку. За парком раскинулось большое русское село. Она уже подходила к его околице, но войти не решилась: крестьяне смотрят исподлобья.
Как быть? Отправить письмо через сельского старосту? Опасно. Староста — дядюшкин прислужник.
Нет, нужно связаться с учителем. Это — идея! От радости Вере хочется прыгать. Решив не медлить, она собирается в путь.
Утро было теплое и немного туманное. Когда туман рассеялся, небо стало прозрачно-голубым.
Еще издали Вера увидела на крыльце школы молодую женщину в платочке. Подошла ближе — знакомое лицо. На вид учительнице лет двадцать пять. Одета по-городскому, но просто. Лицо открытое, румянец во всю щеку.
«Где она видела эти пышущие здоровьем щеки? — Вера никак не может вспомнить. — Лицо безусловно знакомое».
— Не узнаете? — лукаво улыбается учительница. — У Митрехиной [13]
До Насти Румянцевой — так зовут учительницу — уже дошли слухи о прибытии в имение строптивой племянницы помещика. Учительница постарается с первой же оказией сообщить Вечтомову о Вериных злоключениях.
— Только поскорей, — просит Вера. — Невмоготу уже.
13
Согласно данным ЦГА ТАССР (ф. 2, д. 1896, л. 278 и об.), «…8 декабря 1906 г. Вера Булич вновь была задержана на собрании в квартире Митрехиной и привлечена к охранной переписке но, ввиду привлечения ее к уголовной ответственности, таковая была прекращена…»
Румянцева приглашает в дом.
— Дядюшкины ищейки могут пронюхать, — говорит Вера. — Как-нибудь в другой раз под вечер обязательно выберусь, — обещает она.
Воспользовавшись отъездом дядюшки на охоту, Вера направляется в деревню. Бегом проносится она по парку. Приблизившись к школе, осмотрелась: как будто никто не видит. Совсем стемнело. Вера стучит. В комнате людно. Вера здоровается. Воцаряется неловкое молчание. Прерванный разговор никак не возобновляется. Вера ощущает холодок отчуждения и уже жалеет о приходе. Положение выправляет хозяйка.
— Товарищи, — говорит она, — наша гостья только что из губернии. Попросим ее рассказать о новостях.
Все поворачиваются к вновь прибывшей. Вначале Вера смутилась, но быстро оправилась.
Тихо, спокойно она начинает рассказывать о пребывании в тюрьме, о том, что в имение доставлена силой, на выучку, под надзор дядюшки. Затем рассказывает о товарищах по тюрьме, о их стойкости.
Теплеют глаза у собравшихся. Это красноречивее крепких рукопожатий. Только вот кучер дяди Мотков по-прежнему в стороне. Недоверие не исчезло у него.
Дни идут. Но стоит Моткову и Вере встретиться, как оба вспыхивают. Взаимным насмешкам нет конца.
Хитро поглядывая на Веру, Мотков с иронией спрашивает:
— А что, барышня (иначе к Вере он и не обращается), ежели мужички на вашу усадьбу красного петуха пустят?..
— Вы имеете в виду усадьбу помещика Булича, земского начальника, — холодно подчеркивает до предела обозленная его недоверием Вера.
— Почему только его? А именьице вашей матушки Чаадаевой в расчет не идет? Небось жалко: как-никак свое добро?
Вера смотрит на Моткова, видит его ухмылку…
— Представьте себе — не жалко… И вообще запомните: я не из жалостливых… Разжалобить меня не так уж легко. Если вы не болтун, давайте попробуем, пустим вашего петуха, — уже совсем спокойно и вполне серьезно заканчивает Вера.
Мотков поражен. Ничего подобного он не ожидал: «Говорит она ядовито, зло, твердо, и колебаний не заметно».
…Душная летняя ночь. Все благоухает и цветет. Мир и тишина. Но Вере не до этого. Вдвоем с Мотковым ползком подбираются они к скирдам сена. Мотков не верит своим глазам. С открытым ртом, удивленно смотрит он на Веру.