Чекистка
Шрифт:
Но настойчивый голос Веры Петровны возвращает Нефедова к горькой действительности.
— Так, наконец, вы образумитесь?
Во время допроса Вера Петровна пристально наблюдает за Нефедовым. Она ищет в его лице, в глазах признаки перелома, когда силы сопротивления врага иссякают, когда он в тупике и должен уже заговорить.
А подследственному начинает казаться, что страшный взгляд следователя, словно змея, вползает в его черепную коробку и начинает проникать своим жалом в самые сокровенные мысли. От этого Нефедову
— А вот прапорщик Сердобольский Дмитрий, младший брат вашего друга, говорит другое.
Нефедов заметно бледнеет и начинает дергаться.
— Как вы смеете называть меня лжецом? Я офицер! Офицер никогда не лжет. — Все это Нефедов произносит с пафосом, почти декламирует. Он старается разыграть возмущение, вскакивает, размахивает руками.
Но стоит Вере Петровне презрительно усмехнуться, как весь нефедовский запал мигом исчезает и он понуро опускает голову.
И снова зал с лепным потолком. Снова на допросе смертельно бледный, истерически дергающийся поручик Нефедов. Он то театрально рыдает, то произносит высокие фразы о долге и чести, то вдруг о чем-то униженно молит. А главное, виляет, виляет, виляет: скажет слово и тут же отречется от него.
Но Вера Петровна не унывает. Она чувствует, что представляет из себя этот тыловой вояка. Долго он не продержится. Олькеницкий был прав — у Нефедова «кишка тонка».
У подследственного задергалась щека. Как бы в оправдание он сказал:
— Нервный тик, знаете ли, контузия.
— Приобретенная в тыловых сражениях?
— Что, не верите? — Когда Нефедов спросил это и ждал ответа, глаза его настороженно перебегали с Веры Петровны на Олькеницкого. Щека задергалась сильнее.
— Не верю! — отрезала Вера Петровна.
Нефедов вдруг тонко, голосисто, по-бабьи завыл. «Притворяется», — пишет на клочке бумаги Вера Петровна и незаметно подсовывает Олькеницкому. Тот одобрительно кивает головой.
— Выпейте воды, — предлагает Олькеницкий.
— Покорно благодарю.
Нефедов пьет из кружки большими, жадными глотками, а руки, его руки с веснушками и рыжими волосами, дрожат.
В спокойной обстановке, в дамском обществе — другое дело: там он герой, любые опасности ему нипочем, а тут… Чека — не родная тетка. Нефедов знает: по головке здесь не погладят. Мысленно он давно проклинает себя: зачем только втесался в этот дьявольский заговор? Кто просил его лезть в эту авантюру. Карьеру собрался сделать, а что вышло?
Теперь, задумываясь над возмездием, он холодеет от страха и снова выпрашивает, вымаливает себе жизнь.
— Меня не расстреляют? — шепчет он. От трусости у Нефедова вибрирует голос. Ему трудно говорить: во рту пересохло, он лихорадочно облизывает губы и умоляюще смотрит то на Веру Петровну, то на этого «чахоточного».
В ответ Вера Петровна пожимает плечами.
— Сохраните мою молодую жизнь, —
— Ну и типус, — делится Вера Петровна своими впечатлениями о Нефедове с Фроловым. — Гадлив, шкодлив, наследил, напакостил, а отвечать не хочет. Другие пусть за него на смерть идут.
— Ради спасения своей шкуры он выдаст кого угодно, и с потрохами даже. Родную мать и ту не пожалеет, — резюмирует Фролов.
— Хватит с нас мелодрамы, Нефедов. Мы сыты по горло вашими заверениями, клятвами, игрой в принципиальность и порядочность. Нам ясно, кто вы и чем занимаетесь. Своей бездарной игрой вы ровным счетом ничего не измените.
— Если вы гарантируете мне жизнь, то…
— Мы не покупаем совесть, гарантии не даем.
— Пощадите, смилуйтесь, — почти задыхаясь, перебивает Нефедов. — Я согласен… Я буду говорить.
Истерика подходит к концу. Нефедов начинает рассказывать. Да. Как будто существует что-то вроде заговора. Они (заговорщики) ориентируются на генерала Алексеева. Цель — свергнуть большевиков. Руководство как будто из Москвы. По слухам, организация контактируется с Савинковым. Вот у Савинкова, говорят, целое подполье. Принцип построения организации — «пятерки». Каждая «пятерка» для конспирации связана еще только с двумя. Сам Савинков будто в Москве. Он побрился, носит красные гетры и костюм защитного цвета…
Что касается участников заговора, то тут Нефедов вопреки обещаниям несловоохотлив.
— Я вам все начистоту выложил, — заявляет он.
Вера Петровна усмехается:
— Все это нам известно и без вас, — нарочито подчеркивает она. — Самое главное — кто в заговоре? Говорите, и поскорее. От этого зависит оценка вашего поведения на следствии и вашей искренности.
Но Нефедов позирует: выдавать коллег он, видите ли, не станет, а только будет добросовестно подтверждать, если у него спросят о том или другом участнике, заговора. Он убежден, что это не встретит возражения у следователя. Ведь следователь понимает, что иначе офицер не может поступать. Это «неэтично», «неблагородно».
Но игра в благородство очень скоро кончается. Нефедов называет состав не только своей «пятерки», но и еще двух участников смежных «пятерок». Постепенно Нефедов раскрывает имена всех известных ему участников заговора.
Нефедов рисуется. На вопрос Олькеницкого он заявляет, что никаких претензий и неудовольствий по поводу своего пребывания под стражей не испытывает; что только теперь он убедился воочию, что разговоры о том, что в чека будто бы «как в ступе толкут» и «шкуры сдирают», — выдумки и враки. На самом деле обращение самое вежливое, внимательное, корректное. Нефедов даже на пищу не в претензии: хотя не очень вкусно, но зато всегда имеется.