Челноки
Шрифт:
— Ректально, надеюсь? — прыснул Ванек.
Девушка холодно посмотрела на него и отошла. Сзади тоже была ничего. Ради такого можно даже позволить себе заболеть.
— А чо с тобой, правда? Куда так орать? — уже шепотом спросил он.
— Да говорю же — заснул!
— Мить, не гони, — внимательно посмотрел на меня Лешка. — Нормально ж общались. Помнишь о чем?
— Ммм… — пожал я плечами. — О чем?
— Я помню! — подмигнул нам Ванек. — Он сказал, что накроет поляну для нас.
— Мить, ну серьезно. Химию свою что ли жрешь? Или после сотрясения так?
— Всё хорошо у меня! Да отвалите вы оба!
Я отвернулся к окну. С «химией» и правда был пунктик. Потому что был «чистым» и ее презирал. Даже не оттого, что угробит здоровье, а потому, что читерство просто. Сродни тому, что отстоял длинную очередь, а они сразу к кассе. «А так было можно?»
Мои мышцы честные, это долгий и адски утомительный труд, а такой долбоящер очень быстро пройдет этот путь на уколах. И похер ему на побочки и твое возмущение. С другой стороны, когда упираешься в свой потолок, дальше не сдвинуться, хоть ты убейся. Но это для чемпионства. А на кой оно надо, если посадишь здоровье?
Гневная тирада внутри на время отвлекла от главной проблемы. Я здесь болтал с Лешкой о чем-то, пока там гонял летучих мышей. Вернее, не я, раз ничего не запомнил.
Шизофрения? Нейродегенеративное заболевание мозга? Альцгеймер? Ранний склероз?
Но если больной может выдать галлюцинацию настолько реалистичного уровня, то на что способен здоровый? Сачкует, собака. Что ж всё про гроб, нет что ли более приятных иллюзий?
Остаток пути я молча пялился в окно, боясь снова уснуть. Мимо пролетали поля, виноградники, аккуратные домики. Не то чтоб ухоженно, но живописно. Не по-нашему точно. Без покосившихся деревянных домов, ржавых останков хозтехники и руин из коровников. Сельская идиллия и пастораль. Узкие дороги, но с идеальной разметкой и ровным асфальтом. Никто никуда не торопится.
По приезду нас разместили на окраине города рядом с консервным заводом, где предстояло работать. Здание длинное и без удобств. Вероятно, построенное для наемных рабочих, напоминало казарму. Но в институте на картошке было похуже. Всё ж заграница.
Кормили неплохо, да и работа была не особо тяжелой. Наша троица старательно таскала и вываливала содержимое бесчисленных ящиков на транспортерную ленту. Горы томатов уносились в чрево яростно лязгавшей и брызжущей соком машины. Тут консервировали лютеницу, гювеч или пасту. Посвящение в традиционный для завода уклад мы прошли до обеда.
— Другари, бягайте бырзо при нас! — махнула рукой пара красноносых «братушек».
У нас такой жест означал бы «валите нахер отсюда», но тут же всё через жопу. К счастью, уже разобрались, что взмах ладонью от себя был приглашением. Переглянувшись, мы подошли.
Заговорщицки подмигнув, болгарин достал бутыль с жидкостью классически молочного света. Второй протянул большой красный перец и помидор, коих вокруг было навалом.
— Вот это по-нашему! — одобрительно крякнул Ванек. — Самогон?
— Лунна светлина! — покачали они головой. — Ракия! Това твое.
Я осторожно понюхал стакан и поморщился. Пахло мерзейше. Похоже, на помидорных кожурках, благо их тьма. Показал большой палец, с трудом сыграв чистый восторг.
— За приятелство, братство и всичко добро! — подняли стаканы.
Сделав пару осторожных глотков, братушки удовлетворенно чмокнули, показывая, насколько элитарен продукт. Но мы-то, как водится, опрокинули махом.
Возникшее у меня ощущения можно лишь пережить, описать их нельзя. Чистый спирт был бы кратно приятней. Дело не в градусе. Как мне представляется, это вкус ацетона.
Мы едва не схватились за горло, из глаз брызнули слезы. Не вздохнуть. Реакция организма была предсказуемой. Он пытался немедленно извергнуть наружу эту мутную дрянь. Спасла только гордость. Мы ж русские люди!
— Ооо… — переглянулись болгары. — Много добре. Хайде да работим заедно! Яки момчета!
Экзамен на дружбу народов прошли, и по плечу уважительно хлопнули. По работе к нам не докапывались, только нужна ли мне такая работа? На пару тряпок зарплаты, наверное, хватит. Долги дома, допустим, отдам, но амбиции уже намного дальше и выше.
Когда Лешка с гордостью показал нам купюру в сто баксов, мы с Ванькой благоговейно ее подержали в руках. В ней искушающий символ всей капиталистической мощи. Ее сердце, топливо и священный алтарь, куда все кладут жизни и души. Та сермяжная правда, что стоит за мотивом и действием людей там и тут, прямо в этой бледно-зеленой бумажке.
С детской наивностью решили сбыть свою контрабанду в первый же день. Надо успеть собрать самые сливки. А кому можно продать пару банок растворимого кофе? Конечно, бармену.
Примерную цену Лешка уже подсказал, и после работы мы с Ванькой побежали по барам. Их в городке с десятитысячным населением было аж два. Предвкушая барыш, влетели в ближайший. С гордостью поставили свои драгоценные банки на стойку. Вот первый камень в фундаменте грядущих богатств! Сфотографировать бы их для истории!
— Колко искаш? — скользнул бармен взглядом по нашим сияющим лицам.
Почувствовав отсутствие его интереса, я нервно вспотел. А услышав встречное предложение, потерял и дар речи. Если перевести на рубли, будет меньше, чем брали. Тот еще бизнес.
Увидев, как мы возмутились, болгарин усмехнулся в усы и открыл шкаф за стойкой. Две полки забиты такими же банками с кофе. Их ему хватит на несколько лет. Здесь столько не выпьют.
Кто-то нас опередил и подставил. Но как? Толик на фабрике, потом все на ужин. Мы летели сюда как на крыльях!
Через секунду дошло. В этом сезоне наш стройотряд тут не первый! Мы же сменили кого-то. Значит, второй бар можно уже не искать. Там столько же будет.
Разочарованные и злые, мы забрали никому не нужный кофе. Товар, наверное, у всех одинаков. С часами получится та же история. Городок перенасыщен, а я разорен. Горечь поражения уснуть не давала. «Всё, что нажито непосильным трудом». Потрясение оказалось слишком серьезным.