Челноки
Шрифт:
Дойдя до середины костра, девушка замерла и закрыла глаза. Затем подняла руки в стороны и запрокинула голову к небу. Оно невозмутимо взирало на нее яркой россыпью звезд.
Как такое возможно? Живая плоть жарилась бы как на сковородке. Так жива ли она?
Я с тревогой следил, ожидая, что вот-вот дернется от боли, свалится в обморок и упадет лицом в угли. Но цыганка неподвижно стояла в огне.
Через минуту она так же медленно опустила руки и открыла глаза. Обвела взглядом нашу притихшую от страха шеренгу и…
Пошла прямо ко мне!
Блин, она точно
Дрожа всем телом, я малодушно закрыл глаза, надеясь хоть так улизнуть от жуткого взгляда. Как хотелось натянуть на башку одеяло, как в детстве, когда в шкафу что-то страшно скреблось! Но я уже вырос, а ужас остался, догнав меня здесь.
Музыка стихла, словно кто-то выключил звук. В неестественно тихой ночи ни единого шороха. Казалось, всем слышно, как стучит в ледяных клешнях страха сердце. Как в черепушке мечется то, что осталось от мыслей. Их тоже нет.
Почувствовав прикосновение к щеке, поднимаю почему-то тяжелые веки и вижу глаза. Белые, как у призрака и без зрачков. И тихий голос. Почти шепот. Тем не менее его услышали все:
— Той е и не е той. Сега в него няма верколак…
Девушка отдернула неестественно холодную руку, словно обожглась об меня.
Скорей по интонации, чем переводом, понял вердикт: «Это он и не он. Оборотня в нем сейчас нет».
Цыгане зашумели, зажестикулировали. Одни возмущались, другие пытались их успокоить. Полиция аккуратно, но настойчиво оттесняла от кострища толпу.
Толик, косясь на меня, о чем-то спорил с чиновником. Пока я здесь, в покое нас не оставят. Билеты на группу, поэтому прямо сейчас уехать домой не могу. Не дожидаясь развязки, вернулся в барак.
— Да охренеть! — чертыхнулся Ванек, не найдя других слов. — И чо нам делать теперь?
— Нам? Ты-то при чем? — как можно спокойнее сказал я.
— Дык я же с тобой! — стукнул он кулаком в грудь.
— И ты? — посмотрел я на Лешку. Тот думал о чем-то и на время притих.
— А? Про что это вы? — он сделал вид, что не слышал.
— Да забей! — махнул я рукой. — Валить мне надо отсюда, а то и завтра придут.
— Не кипишуй, счас всё решим. Я к Толяну! — вскочив, Лешка быстро вышел за дверь.
Я проводил его взглядом. Что тут можно решить? Убедить цыган, что кровосос-комсомолец для них безобиден? Или что это кто-то другой? Ведьма однозначного ответа пока не дала, но кто знает, как поведу себя ночью? Всполошил, точно лис, забравшийся в спящий курятник. Что, если верколак укусит кого-то еще?
Неизвестно, способен ли он себя контролировать, но наблюдать за мной теперь будут все. О работе можно даже не думать. Уже завтра городок будет гудеть. Придут и линчуют, чтобы было спокойней. Опыт у них, видимо, есть. Поди отлавливают пару верколаков в квартал, раз все уже в теме. Интересно, что с ними делают? Отдают на передержку в зоопарк или приют кровососов? Жгут, вешают, лечат в психушке, сажают на цепь?
Наблюдая настороженные лица соседей, я уже не был уверен, что не сдадут. Та дева потрясла всех. Существо, что ходит по огню, аки земле, выглядит мессией. Это явно не фокус, такой люди верят. По сути, она сверхъестественна, как верколак, но вот ее почему-то не боится никто.
А ведь тот даже еще никого не убил. Один всего «кусь», безобидно и мило. Почему сразу монстр? Алкоголик у ларька и то намного опасней. Нет, надо беднягу травить, пугать, убивать. А за что? С каждым из них это может случиться. Будто у меня выбор был.
Вернувшись, заметил, что все недобро косятся, а кое-кто уже собирает постель. Я их понимал. Спать в одном бараке со мной вредно для психики. Хрен ведь кто выспится. Уйти надо мне. Вынести кровать куда-то в амбар под надежный замок. Не факт, что даже это их успокоит. Если, действительно, монстр, то карантин не спасет.
Я уже собирал вещи, когда меня вызвали в апартаменты Толяна. Он занял их потому, что комсорг. Выглядели они, как все ленинские комнаты, но здесь время замерло и остановилось лет так десять назад. Бронзовый бюст Ильича и панно двухголового Маркса и Энгельса очень давно не протирали от пыли. Брезговали или то была месть? Возможно, опасались неосторожным касанием вызвать мятежный их дух.
Красный, как пионерский галстук, плакат: «Съветският Съюз е наш освободител, приятел и брат!». Он был своеобразным укором. Видимо, оставили специально для нас. Выцветшие шторы плотно закрывали окно, стыдливо пряча атрибуты, которыми уже не гордился никто. Мы ж виноваты, кто же еще…
У стены длинный стол с полинявшей скатертью, стаканами и непременным графином, которые в отличие от остального, еще актуальны. Здесь же небольшая выставка с консервированной местной продукцией и старенький радиоприемник с вылезшей наружу проводкой. В центре две сдвинутые друг к другу кровати. Про роман Толик и медсестры уже знали все.
Сам он деловито копошился в своем рюкзаке. Рядом, с обычной для себя хитрой улыбкой, потирал руки Лешка. Видимо, выкружил что-то, раз доволен собой.
— Кароч… — кивнул он на Толика. — Командир поручает особую миссию. Справиться с ней можешь лишь ты.
— Надеюсь, не думаете, что я этот, как его… — наморщил я лоб, от волнения забыв нужное слово.
— Да, забей! — махнул рукой. — Они ж чокнутые тут. Или, наоборот, зачем-то хитрят.
— Идеологическая диверсия! — веско добавил Толик. — А костер — фокус и происки НАТО. Расслабились они тут с «перестройкой». Поэтому, — он взглядом показал на рюкзак, — отвечаешь за него головой!
Я молча кивнул, хотя связь не увидел. НАТО вряд ли озабочено содержимым его рюкзака. А вот для комсорга он важен. Хочет, чтобы отдал кому-то контрабандный товар. Как выяснилось, с реализацией проблема у всех. Здесь столько не сбыть. А заодно избавится от источника смуты. Русские своих не сдают.
— Кому отдать? Куда отвезти? — спросил я, уверенный, что всё уже схвачено. Есть договоренности, меня кто-то ждет.
— Не знаю, — пожал Толик плечами. — Езжай куда хочешь. У них специальные дни для таких вот базаров. Там и продашь.