Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
Ехал пустой фургон, и возница предложил подкинуть нас, и мы согласились, хотя совершенно не представляли, в ту ли сторону он едет, и он этого не знал, но, как бы то ни было, мы ехали.
Мы не узнавали улиц, не узнавали домов и в конце концов спрыгнули с фургона и спросили парнишку одиннадцати-двенадцати лет, и он, оказывается, знал, это было черт-те как далеко, но он хоть подсказал дорогу. Мы почти бежали, потому что положение у нас было незавидное. И действительно, нам трудно было позавидовать, когда вымощенная булыжником дорожка вывела нас к самому крыльцу административного здания.
Нас
Лилиан Пендер сграбастала мою руку и потащила за собой в кабинет. Я выложил на ее стол все деньги, мои компаньоны сделали то же. Она закатила нам нуднейшую проповедь, а вокруг ходил, выходил и входил Джон Весли, пытаясь как-то остановить ее, а главное, пресечь наказание, если ей вздумается на нем настаивать. И она таки настояла на нем: оставить без ужина.
Мы не стали устраивать рева. Повозмущались между собой — и все, потом вымыли руки, как было велено, и сели в пустой спальне — другие тем временем ужинали. Скоро ребята вернулись, стали расспрашивать, и мы не скупились на подробности. Некоторые из ребят постарше, проникшись чувством справедливости, сказали:
— Они обязаны накормить ребят ужином.
Мы просили их не затевать шума: конечно, поужинать было бы прекрасно, но мы по горло сыты речами Лилиан Пендер.
Ирландка-стряпуха оказалась в курсе дел, о чем-то потолковала с Джоном Весли, явился посыльный и велел без лишнего шума идти за ним. Он привел нас на кухню к Джону Весли. Тот велел стряпухе усадить нас за столик, где обычно закусывала она сама. И она попотчевала нас таким ужином, что мы его надолго запомнили.
Дача
Некое семейство попросило отпустить к ним на лето симпатичного мальчишку — и выбор пал на меня. Летом это было принято делать, и многие мальчики и девочки на месяц-другой, а то и на все лето уезжали погостить в лоне чужой семьи.
«Видимо, богатые люди, — размышлял я. — Может, будет интересно. Может, там три раза в день едят цыпленка. Ведут интеллигентные разговоры. Свежие мысли, свежие впечатления. Попробуем!»
Дом оказался грязным бараком, в котором до невозможности пахло гнилью, пылью и мочой. Что до его обитателей, то они старались понравиться, но от них тоже пахло.
Само собой разумеется, люди пахнут, у каждого есть свой личный запах, и ничего дурного в этом нет, но даже в ту пору я понимал, что у восемнадцатилетней хозяйской дочки, пообещавшей научить меня бросать лассо, запах был чересчур личный.
Я не мог там дышать — пахло хуже, чем грязью. Пахло чем-то гибельным, от чего брала тоска.
Я, конечно, не хотел показаться неблагодарным, я настроился выглядеть счастливым и веселым мальчиком, но стол был грязный, обед отвратительный, отец — зануда, мать какая-то хворая, двадцатидвухлетний сын весь в прыщах, а про дочку я уже сказал. Я не пробыл в доме и шести-семи часов, как меня по-настоящему встревожило, кому могло понадобиться сыграть со мной такую злую шутку.
Приют был сущий ад, но я привык к нему, сжился с его идиотскими порядками, я знал, что к чему, и мог ко всему притерпеться, не делая из собственной жизни ужаса и кошмара, а здешний ад был безысходно смраден. В приюте витал запашок дезинфекции, щелока, едкого мыла, но он держался только в туалете, а сами помещения пахли, как пахнут общественные заведения, не сравнить со здешним духом.
Тем не менее я убеждал себя, что хозяева по-настоящему симпатичные и интеллигентные люди, что дом превосходен и мне в нем скоро понравится жить, что во всем виноват я сам, а раз так, то надо не спеша и спокойно во всем разобраться, получше приглядеться и к людям, и к их дому. Уже завтра все пойдет по-другому, и я оправдаю надежды начальства, которое организовало это мероприятие. Я проведу здесь месяц, может, два, и, когда вернусь, мне будет чем гордиться, я смогу поговорить о своих хозяевах с теми, кто вот так же гостит где-нибудь сейчас.
Спать меня уложили в какой-то прихожей. Кровать была колченогая, матрас весь в комках, одеяло и простыни гнилостно пахли плесенью, и вместо сна я всю ночь бессмысленно роптал на весь свет, на приют и на самого себя.
С одной стороны, надо придумать, как здесь продержаться, с другой же стороны, надо немедленно встать, одеться, дождаться утра, пойти прямо к отцу семейства и сказать, что я буду ему очень признателен, если он поймет меня правильно: что я хочу обратно в приют.
Я сказал ему об этом до завтрака. Я не мог найти в себе силы снова сесть за тот стол и занимать рот их едой и разговорами.
Уже через час я был в приюте.
Зачем они это делали? Зачем глупцы вменяют себе в обязанность быть добрыми, если поделиться им нечем?
Кого-то разочаровало, что я так быстро вернулся, кого-то встревожило, но те, с чьим мнением я считался, — они радовались, что я не дал втравить себя в эту историю. Это были мой брат и сестры, и старшая — ей уже было пятнадцать — сказала:
— Какая наглость — посылать тебя в такое место! Я им все скажу, это им так не сойдет. Я знаю, кто это сделал. Ничего, я ей скажу пару слов. Может, вы еще на помойку пошлете моего брата? И так далее.
Я знал, кого она имеет в виду: Лилиан Пендер. Она была уверена, что та специально подобрала мне эту семейку, потому что не могла справиться с портретом. И еще потому, что Джон Весли всегда брал меня с собой в фургон, когда отправлялся во Фрут-вейл. Я был рад, что вернулся. Еще один день в том месте погубил бы мое здоровье навеки.
Плачущий
Однажды на крыльце дома неподалеку от приюта стоял и плакал мальчик. Я как раз возвращался из «лесной школы». Мальчику было три-четыре года, и я понял, что только что-то ужасное могло заставить его так плакать. Я остановился на противоположной стороне улицы, смотрел на него и слушал. Скоро открылась парадная дверь, и четверо мужчин вынесли гроб и установили его в фургон, и мальчик разрыдался совсем отчаянно. Он не хотел, чтобы увозили гроб, где, наверное, была его мать, а может, отец, но фургон уехал. Мальчик остался стоять на крыльце, и какая-то женщина безуспешно пыталась успокоить его. Я мог бы подсказать ей нужные слова.