Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Шрифт:
А пока что я пишу пьесы о мужчинах пятидесяти двух лет [6] которые безумны и сами знают об этом.
И будь вам двадцать пять лет, как какому-нибудь Джонни Клею из Кентукки, или восемьдесят пять, как уроженцу Дублина Бернарду Шоу из Лондона, вы все равно знаете, что смерть придет.
Кстати, когда Шоу сказал мне, что умирает, я ему не поверил, потому что он был слишком стар, чтобы умереть. Умирают только молодые, а старики делают что-то другое. Я не скажу, что они засыпают, потому что сон потому и сон, что за ним следует пробуждение.
6
Возраст
На днях я закончил пьесу под названием «К небу!» — она о последнем сне человека, который умер. В этой пьесе я пытаюсь сочинить его, последний сон некоего человека, и разобраться в нем, в этом тайном сне, после которого он не проснется. Герою чуть побольше пятидесяти двух, ему пятьдесят семь лет — во всяком случае, так я обозначил его возраст. Он не так уж стар, чтобы умирать, и не до такой степени стар, чтобы не умирать, как Шоу.
А Шоу вот что сделал: он все прекратил. Творение уже обретало форму, а нить все вилась, сплетая узор красоты и смысла, и тут он ее оборвал, завершив картину, жизнь, легенду и что там еще, и вот тот, кто жил, творил картину, теперь в одной компании с теми, кто некогда также спалил себя до конца.
— Нет, смерть не для вас, — сказал я тогда. — Вы переживете нас всех.
Я не имел в виду сказать: как писатель, своими книгами — они-то почти наверняка переживут многое из того, что понаписали другие писатели, за исключением, естественно, моих сочинений, их не переживет ничья другая писанина. Мои книги будут открывать снова и снова. Они будут внятны родителям и рожденным, покуда те и другие будут существовать, покуда будут внимающие слову.
Когда же мои книги онемеют, если это вообще возможно, тогда заговорят мои рисунки, а их у меня — тысячи.
Приключения Весли Джексона. The Adventures of Wesley Jackson
Глава первая
Весли поет «Валенсию» и получает важное письмо
Зовут меня Весли Джексон, от роду мне девятнадцать лет, а моя любимая песня — «Валенсия». Каждый, по-моему, рано или поздно обзаводится любимой песней. Я-то знаю, что нашел свою, потому что без устали ее распеваю и слышится она мне все время, даже во сне. Люблю, когда человек загремит во весь ГОЛОС:
Валенсия! В полусне Все слышится мне, Ты тихо зовешь меня. Валенсия! Тра-та-та-та, Тра-та-та-та, Тра-та-та-та, та-та!Без песни нам не обойтись в этом мире, потому что у каждого какое-нибудь горе, а горе с песней неразлучно.
Мой приятель Гарри Кук поет: «Будь на это власть моя, вы бы старости не знали». Поет он эту песню тем, кого не любит, но хочет этим сказать, что, будь на то его воля, их бы давно на свете не было, а не то, что он желает им вечной молодости. Вместе с тем поет он эту песню будто бы в том смысле, как задумал ее автор, — будто обращается к своей нареченной, сокрушаясь, что не в его власти сохранить ей навеки молодость и красоту. Тот, на кого зол Гарри, прекрасно понимает, что он хочет сказать, да только что ж тут поделаешь? Ведь песня-то ясная, поди докажи, что Гарри поет ее кому-то другому, а не своей суженой. Нету такого закона, чтобы нельзя было петь песни своей милой.
А Ник поет другое:
О боже, прояви всю доброту свою, Возьми меня к себе, я жить хочу в раю. Мне ангелы давно кивают с высоты, А здесь мне чуждо все среди мирской тщеты!Эту песню Ник тоже поет двояко — серьезно и в насмешку. Вам слышится, он будто говорит: «Не нравится мне эта жизнь», но в то же время вам ясно, что он хочет сказать еще и другое: «Жизнь эта мне не нравится, но расставаться с ней мне тоже неохота, и если уж мне суждено ее покинуть, так пусть я по крайней мере попаду в какое-нибудь местечко получше, пусть это будут небеса». Вы понимаете, что Ник тоскует по какой-то иной, неведомой жизни, но вы при этом также чувствуете, что он посмеивается над своей тоской.
Услышу я, как Ник поет эту песню, или просто вспомню о ней, и до того тяжко делается на душе, что хочется стать кем-нибудь другим, — не тем, кто я есть на самом деле. Пусть я буду хоть китайцем или эскимосом, но только не американцем, рожденным в Сан-Франциско, чья мать родом из Дублина и отец родом из Лондона повстречались в Сан-Франциско, полюбили друг друга, поженились и родили двоих сыновей — меня да моего брата Вирджила. Тошно жить становится, как услышишь, что Ник Калли просит господа бога взять его на небо. У каждого, кого я знаю, есть своя песня, которая о чем-то ему напоминает, что-то особенное значит для него. Интересно, какие песни поют для себя знаменитые люди, когда остаются одни? Что поешь в церкви — это одно, а что поешь наедине с собой — это совсем другое.
Вот я сказал вам, как меня зовут, сколько мне лет и какая моя любимая песня, но вы не знаете обо мне самого главного: я очень некрасив. Не то что так себе, как некоторые парни, а просто самый настоящий урод. Почему это так, я не знаю, но это факт, и ничего тут не поделаешь. Каждый раз, когда бреюсь, я бываю ошеломлен. Ни за что бы не поверил, что могут быть на свете такие уроды, но вот один из них — прямо передо мной, и это не кто иной, как я сам, Весли Джексон, рядовой, порядковый номер 39339993. Я и не знал, что я так безобразен, пока не начал бриться — года три назад — и любоваться на себя в зеркало каждые два-три дня. Вот поэтому-то я так и не люблю бриться. Я не против бритья вообще, я не против опрятности, но, когда бреешься, приходится глядеться в зеркало, и оттого, что я в нем вижу, мне так становится тошно, что уж и эскимосом быть не хочется, а просто хочется умереть.
Из-за этого я и решил три года тому назад, что мне лучше держаться подальше от людей. Я подолгу гулял и запоем читал книги. Прогулки способствуют размышлению, а чтение приобщает вас к мыслям других людей, большей частью, вероятно, тоже уродливых. После того как вдоволь нагуляешься, вдоволь начитаешься и вдоволь поразмыслишь, начинаешь разговаривать сам с собой, точнее говоря, не с собой, а с теми людьми, которых встречаешь в книгах. А потом вдруг до того захочется поговорить с кем-нибудь живым, но, увы, никто не понимает, что вы хотите сказать, потому что люди не читали книг, которые читали вы, и не думали о вещах, о которых думали вы, и вас свободно могут принять за сумасшедшего. Может быть, это и действительно так, но кому известно, кто из нас сумасшедший, а кто нет? Я бы не рискнут назвать кого бы то ни было сумасшедшим. Я боюсь ошибиться.
Вслед за этим вы приходите к мысли, что нужно написать кому-нибудь письмо. Я так и сделал. Вернее, я решил, что нужно написать, только не знал, кому бы. Родители мои давно разошлись. Мама уехала, и я с ней с тех пор не общался.
А отец — черт возьми! — я просто не знал, где он.
Брат мой Вирджил — ну что можно сказать тринадцатилетнему парнишке, даже если хорошо его знаешь, а я своего брата и вовсе не знал. С таким же успехом можно написать президенту Соединенных Штатов — то-то бы он удивился!