Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Сароян Уильям

— Ну хорошо, хорошо, увидимся дома.

Я прождал ротного командира еще час, но тут он встал и отправился завтракать. Сержант сказал мне, чтобы я тоже позавтракал, но не мешкал, потому что, если меня не окажется под рукой, когда ротный командир захочет меня видеть, он очень рассердится. Я на это возразил, что мне полагается на завтрак часовой перерыв, как и всякому другому, но сержант настаивал, чтобы я вернулся как можно скорее. Я хотел было позавтракать в нашей столовой, чтобы посмотреть, как там кормят, но дневальный у дверей сказал, что завтрак от половины двенадцатого до часу. Я ему говорю — еще без трех

минут час, но он говорит — уже поздно, и я тогда вышел на улицу и нашел ресторанчик в двух кварталах от нас. Я присел за столик, чтобы позавтракать, но был так зол на свою судьбу и так сильно проголодайся, что совсем не мог есть, а только выпил две чашки черного кофе и пошел обратно в канцелярию.

Ротный командир вернулся после завтрака без четверти три. С ним пришли трое других офицеров, все тоже в розовых штанах. Они, как и говорил мне Виктор, называли друг друга по имени и, вспоминая в разговоре разных других счастливчиков, веселились вовсю. Они болтали почти целый час. Сержант только поглядывал то на них, то на меня, а меня прямо тошнило от всего этого. Я ужасно устал, и мне было совсем не весело.

Но вот приятели ротного командира ушли, и я уже думай, что теперь-то наконец отделаюсь, но тут он начал звонить по телефону. Сперва он позвонил своей матери, которая недавно приехала в Нью-Йорк, чтобы быть к нему поближе, и долго с ней разговаривал. Потом позвонил какой-то девушке или женщине, по имени Стелла. Он разговаривал с ней так, как люди его сорта говорят со знакомыми женщинами — живо и остроумно, пересыпая разговор шутками, сплетнями, смехом, — и то и дело повторят: «Послушайте».

Я спросил у сержанта, в котором часу отбой, и он сказал, что в шесть вечера, но сегодня суббота и поверки, вероятно, не будет.

— Мне что-то нездоровится, — сказал я. — Придется, видно, лечь и отдохнуть.

— С чего бы это?

— Я быстро устаю после воспаления легких, — сказал я.

— А где твоя койка?

— Мне еще не назначили.

— Где же ты собираешься лечь в таком случае?

— Дома.

— Дома? — сказал сержант. — Это где же?

— Мы с Виктором Тоска снимаем комнаты в «Большой Северной».

Сержанту это, видно, не очень понравилось, но он, наверно, вспомнил, что все, кому это было по средствам, жили не в казарме, так что он придираться не стат.

— Ладно, — сказал он. — Но чтобы ты мне был в столовой ровно в четыре утра, ни минутой позже, иначе будет считаться самовольная отлучка, а это тебе так легко не пройдет.

— Буду точно, — сказал я. — Можно теперь идти?

— Ты с ума сошел, — сказан сержант. — Конечно, нет. Тебя ротный командир к себе вызвал.

А ротный командир все еще разговаривая по телефону со Стеллой и все уговаривал, чтобы она слушала. «Послушайте, Стелла», — повторят он без конца и смеялся. Я редко на кого-нибудь злюсь, но этого сукина сына я просто возненавидел.

Было уже почти половина шестого, когда ротный командир кивнул наконец сержанту, и сержант мне сказал, что я могу явиться к командиру. Я снова проделан всю эту дурацкую церемонию, и этот человек, который был только что так очарователен по телефону со Стеллой, стал опять ужасно воинственным, готовым встретить грудью немцев. Он ни на минуту не отвлекался от мысли о том, какое трудное время переживает наша страна, с каким страшным врагом приходится

нам сражаться и какие тяжелые испытания нас еще ожидают.

— Я просмотрел вашу карточку, — сказал он, — и, говоря по чести, не знаю, на что вы нам вообще нужны.

Я мог бы многое ему ответить, если бы я не был в армии, но я был в армии и поэтому промолчал.

— Полагаю, — продолжал он, — вам известно, что каждый солдат нашей армии готов лишиться глаза, лишь бы попасть в нашу часть, и, надеюсь, вы понимаете, как вам повезло, что вы здесь.

Я не считал, что мне так уж повезло, но держал язык за зубами.

— Ибо, — сказал он, — характер нашей работы здесь таков, что нашим людям даны привилегии, которыми солдаты регулярной армии не пользуются и не будут пользоваться до тех пор, пока их не демобилизуют — если им посчастливится дождаться демобилизации, — надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

Вот тут-то я и понял, что имел в виду Виктор, когда говорил об угрозах. Люди, которых ротный командир называл солдатами регулярной армии, могут никогда из армии не вернуться, их могут убить, а здесь, на этой службе, всегда есть возможность избежать такой участи, но для этого нужно тянуться вовсю.

— Если хотите остаться у нас, — продолжал ротный, — советую вам проявить себя как-нибудь получше, чем до сих пор.

Он заглянул в мою карточку и перечислил факты, составлявшие мой скромный послужной список.

— В армии три с половиной месяца, — сказал он. — Месяц в госпитале, две недели отпуска. Заслуги не великие, а — как по-вашему?

Убей меня бог, если я не сказал:

— Так точно, сэр.

Мало того, я почувствовал себя вконец виноватым, что заболел воспалением легких и провел столько времени в госпитале.

Но больше всего мне хотелось уйти поскорее домой и лечь в постель — поэтому, вероятно, я с ним и соглашался.

Все это время, пока он обдумывал, как со мной поступить, он продержал меня на ногах в положении смирно. И не забыл намекнуть на то, что он может сделать со мной, если я не сумею проявить себя получше.

— Я обратил внимание, — сказал он, — что вы прибыли сюда из Калифорнии вместе с рядовым Фоксхолом и рядовым Тоска. Думаю, вы слышали, что произошло с рядовым Фоксхолом.

Я промолчал.

— Ну ладно, — сказал он. — Вы в роте «Д». Вы в общем списке. Если проявите себя хорошо, возможно, что и пробудете у нас некоторое время. Попробуем приспособить вас к нашему делу. Если не подойдете — что ж, я думаю, вы понимаете, что, поскольку вы не писатель, не режиссер и не директор студии, поскольку в области кино у вас нет решительно никакого опыта, мы сможем обойтись и без вас, если придется. А с другой стороны — все зависит от вас самих.

Ей-богу, я даже почувствовал благодарность за его доброту. Какое все-таки сложное существо человек: только что я умирал от усталости и желания лечь в постель, меня прямо-таки тошнило от презрения к этому типу, так он был ничтожен, и вдруг я преисполнился к нему благодарности только за то, что он сказал: «Все зависит от вас самих». Благодарности за признание, что и я к этому делу как-то причастен, что и я — реальная личность. Я даже загорелся желанием отличиться и доказать ему, что уж если мне поручат какое-нибудь дело, так ведь я такой человек, что в лепешку расшибусь, лишь бы угодить кому следует.