Человеческий фактор
Шрифт:
– Расскажите-ка мне поподробнее про Дэвиса, – сказал шеф.
– Университет в Рединге. Математика и физика. Часть военной службы проходил в Олдермастоне. Никогда не участвовал – во всяком случае, в открытую – ни в одном из маршей. Само собою, лейборист.
– Как и сорок пять процентов нашего населения, – сказал шеф.
– Да, да, конечно, и все же… Холостяк. Живет один. Деньгами распоряжается весьма свободно. Любит портвейн высшего качества. Делает ставки на тотализаторе. Это, конечно, классическое объяснение, почему человек
– А что он еще себе позволяет? Кроме портвейна.
– Ну, у него «ягуар».
– У меня тоже, – сказал Персивал. – Я полагаю, мы не имеем права спросить вас, как была обнаружена утечка?
– Я бы вас сюда не приглашал, если бы не мог вам это сказать. Об этом знает Уотсон и больше никто в Шестом отделе. Источник информации необычен – наш человек, который продолжает работать в Советском Союзе.
– А утечка не могла исходить от кого-нибудь из сотрудников Шестого отдела за границей? – спросил Дэйнтри.
– Могла, но я в этом сомневаюсь. Одно донесение, судя по всему, поступило к ним действительно будто прямо из Лоренсу-Маркиша. Слово в слово, как если бы его писал агент Шестьдесят девять-триста. Выглядело оно почти как фотокопия подлинного донесения, так что можно было бы подумать, что утечка произошла оттуда, если бы не некоторые поправки и вычеркнутые слова. Эти неточности могли быть замечены только здесь, при сравнении донесения с картотекой.
– Секретарша? – предположил Персивал.
– Именно с них Дэйнтри и начал проверку, верно? Их строже всего проверяют на допуск. Значит, у нас остаются Уотсон, Кэсл и Дэвис.
– Меня беспокоит, – сказал Дэйнтри, – то, что именно Дэвис выносил со службы донесение. То, которое пришло из Претории. Особого значения оно не имеет, но в нем есть сведения насчет китайцев. Дэвис сказал, что хотел еще раз перечитать его за обедом. Им с Кэслом предстояло обсуждать это донесение с Уотсоном. Я проверил у Уотсона.
– Что вы предлагаете? – спросил шеф.
– Можно устроить с помощью Пятого управления и спецслужбы максимально строгую проверку. Всех сотрудников Шестого отдела. Письма, телефонные разговоры, микрофоны в квартирах, наблюдение за передвижениями.
– Если бы все обстояло так просто, Дэйнтри, я бы не стал утруждать вас и приглашать сюда. Охота ведь у нас весьма посредственная, и я знал, что фазаны не оправдают ваших ожиданий. – Харгривз обеими руками приподнял больную ногу и передвинул ее ближе к огню. – Представим себе, мы докажем, что виноват Дэвис… или Кэсл, или Уотсон. Что дальше?
– Это уже, безусловно, будет решать суд, – сказал Дэйнтри.
– Значит, громкие заголовки в газетах. Еще один закрытый процесс. И при этом никто из непосвященных не будет знать, сколь незначительны и несущественны были утечки. Кто бы это ни был, он не получит сорока лет, как Блейк. Возможно, просидит лет десять, если охрана в тюрьме достаточно строгая.
– Это, безусловно, уже не наша забота.
– Нет, Дэйнтри, но мне эта мысль насчет суда нисколько не нравится. Какого сотрудничества мы сможем после этого ожидать от американцев? А потом, не следует забывать о нашем человеке. Я же сказал вам, он все еще сидит там, у них. Ни к чему нам спалить его – он нам пока еще полезен.
– В известном смысле, – сказал Персивал, – нам лучше было бы, пожалуй, закрыть на это глаза, как делает покладистый муж. Перевести этого типа в какое-нибудь безопасное управление. И поставить точку.
– И стать пособниками преступления? – возмутился Дэйнтри.
– Ну, какое же это преступление, – заметил Персивал и улыбнулся шефу, словно один заговорщик другому. – Все мы совершаем преступления тут или гам, верно? В этом наша работа.
– Беда в том, – сказал шеф, – что данная ситуация похожа на шаткий брак. При таком браке, если любовнику начинает надоедать присутствие сговорчивого мужа, он всегда может устроить скандал. У него есть одно преимущество. Он может выбрать время для удара. А я никаких скандалов не хочу.
Дэйнтри ненавидел несерьезность. Несерьезность в его представлении походила на тайный код, и он не знал, по какой книге этот код составлен. Дэйнтри мог читать телеграммы и донесения с грифом «совершенно секретно», но несерьезность была для него тайной, к разгадке которой он не имел ключа. Он сказал:
– Лично я скорее подам в отставку, чем стану что-то прикрывать.
И он с такой силой поставил стакан с виски на стол, что отлетел кусочек хрусталя. «И это тоже леди Харгривз, – подумал он. – Наверняка это она настояла на хрустале».
– Извините, – сказал он.
– Вы, конечно, правы, Дэйнтри, – сказал Харгривз. – Забудьте про стакан. Пожалуйста, не считайте, что я заставил вас приехать в такую даль, чтобы убедить ничего не предпринимать, даже если у нас будет достаточно улик… Но суд – не обязательно самое правильное решение. Русские в подобных случаях, как правило, не предают своих людей суду. Суд над Пеньковским в моральном плане куда больше укрепил наше положение – его значение было даже преувеличено, причем не только нами, но и ЦРУ. И тем не менее я до сих пор не могу понять, зачем русские это устроили. Жаль, я не шахматист. Вы играете в шахматы, Дэйнтри?
– Нет, моя игра – бридж.
– Русские не играют в бридж – во всяком случае, насколько мне известно.
– Это так важно?
– Мы играем в игры, Дэйнтри, в разные игры, все мы. И очень важно не принимать игру слишком серьезно, иначе можно проиграть. Надо вести себя гибко, и, естественно, чрезвычайно важно играть в одну и ту же игру.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Дэйнтри, – но я не понимаю, о чем вы.
Дэйнтри сознавал, что перебрал виски, и шеф с Персивалом намеренно избегают смотреть друг на друга, желая унизить его. «У них вот голова крепкая, как орех, – подумал он, – как орех».