Человечность
Шрифт:
4
САША ПРИХОДИТ
На следующий день десятиклассники проходили медицинскую комиссию. За четверть часа Женька обошел всех врачей. Сердце, легкие и все остальное были у него без малейших отклонений от нормы, зрение и слух — сто процентов, цветовые рисунки он различал мгновенно. Врачи, казалось, небрежно осматривали его и писали: «годен», «годен», «годен…»
Самое трудное испытание ожидало его в кресле. Врач приказал ему держаться за ручки и крутнул кресло — Женька повернулся, пожалуй, раз десять. Потом врач так же резко остановил кресло, а Женька обязан был встать и пройти точно по прямой до двери. Его шатало, ему казалось, что он позорно провалился на этом экзамене,
Женька вышел в коридор, и гордясь тем, что выдержал испытание, и тревожась, что стремительно, будто помимо своей воли, двигался по роковой прямой навстречу дальнейшим событиям. Что-то в нем уже не принадлежало ему, он со странным любопытством следил за собственным движением в неизвестность.
В диспансере Женьку настиг ошеломляющий удар. Валя Пилкин был забракован почти без осмотра: его косоглазие ребята не принимали всерьез, а врач рассудил иначе. Валя получил в карточке «не годен» и больше никуда не пошел. Паша Карасев провалился в кресле: он не мог сделать ни шага и сел на пол, а Костя — накануне у него воспалилось ухо — был остановлен ушником. Растерявшийся, он молча протянул Женьку карточку. Женька не сразу осознал, что произошло: друзья уходили от него. Это показалось ему нелепостью. Потом он спохватился: «А Пятериков?» Повинуясь порыву, будто защищаясь от грозящего ему одиночества, Женька подскочил к двери кабинета, рывком открыл ее. «Что случилось, Крылов?» «Из двенадцатой все прошли комиссию?» Врач заглянул в список: «Все». «А Пятериков?» «Такой фамилии здесь нет». Нет! — Женька не заметил, как снова очутился в коридоре.
Ребята все еще стояли у окна, но между ними и Женькой уже выросла неодолимая преграда. Здесь, в коридоре диспансера, Женька Крылов расставался со своими школьными друзьями, а в их лице — со всем, чем жил до сих пор. Ему стало жаль, что случилось так, жаль самого себя. Он поспешил на улицу, чтобы остаться наедине со своим одиночеством, ощущением незаслуженно нанесенной ему обиды.
Ребята некоторое время шли за ним, но он свернул в переулок, и они отстали. Ему было все равно, куда идти, он брел наугад, пока не увидел перед собой городскую баню. Недалеко и военкомат — туда-то ему и надо…
И здесь, у военкомата, он увидел Сашу. Высокий и строгий, Саша шел по протоптанной в снегу тропинке. Первый Женькин импульс был — бежать навстречу, но мысль о предательстве друга остановила его. Он смотрел на Сашу, словно это не Саша приближался к нему, а сама судьба. Женька приготовился принять на себя еще один ее удар. Саша подошел, взглянул на съежившегося от ожидания Женьку. Сейчас с первым словом Саши рухнет все, что еще могло поддерживать Женьку, и он останется совсем один. «Чего скис? — заговорил Саша. — Я все знаю, ребята рассказали, встретил их на улице. Ну, пойдем вместе, жалкий ты дипломат».
Зоркие Женькины глаза затянулись пленкой, утратили способность различать предметы, но он не опускал головы, всем своим существом впитывая в себя этот единственный голос, как истосковавшаяся по воде земля впитывает в себя капли дождя. «Саша, я не мог тебе сказать…» «Знаю. Пойдем, а то ты, хитрец, еще без меня уедешь».
Саша, как хорошо, что ты существуешь и приходишь именно тогда, когда нужно, и не требуешь отчета, которого Женька все равно не сумел бы дать. «Саш, Пятериков скрыл, что отказался в горкоме…» «Брось об этом. Лучше подумаем, как все побыстрее сделать».
В тот же день Саша побывал в диспансере. Он обошел все кабинеты и был безоговорочно признан годным в авиадесантные войска.
Этот день представлялся теперь Женьке совсем легким, потому что самые трудные испытания были впереди.
5
НА НИЧЕЙНОЙ ЗЕМЛЕ
… Ветер швырял
Он всегда торопился, если ему чересчур хотелось чего-нибудь. В детстве, когда Крыловы жили в деревне, ему очень хотелось попасть в школу. Кирпичная, под железной крышей, она гордо высилась на крутом берегу Каменки. Затаив дыхание, он слушал, как старшие ребята говорили об уроках, о переменах, об учительнице. Он завидовал им и однажды на свой страх и риск отправился в школу. Любопытство притягивало его к ней, как магнит. Учительница заметила его, ввела в класс, усадила за парту, а после уроков проводила домой и сказала матери, что ему надо подождать год. Но на другой день он опять пришел в школу. Так и остался в ней, зато приобрел обидную кличку маленький. И в Покровке, куда переехали Крыловы, он еще несколько лет был самым маленьким среди одноклассников. Свой рост он воспринимал как незаслуженное оскорбление. Но в седьмом, восьмом и особенно в девятом классе он потянулся вверх, догнал ребят, перерос многих, с гордостью ощутив во всем теле наливающиеся крепостью мышцы. Однако обидную кличку забыл не сразу и всей душой желал себе скорее и по-настоящему повзрослеть…
Теперь паспорт грыз его, как волкодав, забравшийся в грудной карман. В горкоме паспортом не интересовались, а вот в военкомате… Его и Сашу вызвали к трем дня.
Саша пробыл у военкома несколько минут, за ним вошел Женька. Военком раскрыл его паспорт, вписал фамилию в бланк и положил ручку: «Ты как сюда попал?» У Женьки перехватило дыхание, как у человека, пойманного с поличным. «Бери паспорт и — домой!» «Там… ошибка…» — с внезапным облегчением возразил Женька. «Не морочь мне голову, — устало и строго сказал военком, — детей мы не вызываем». Женька поблагодарил бы судьбу за такой оборот дела, если бы не слово «детей», кольнувшее его самолюбие. «Не могу я, понимаете…» «Не мешай работать, марш домой!» — повысил голос военком.
Таким беспомощным и жалким Женька никогда еще не чувствовал себя, а за дверью ждал Саша, которого, конечно, приняли и который уедет один по его, Женькиной, вине. Хорошо, что в коридоре было много людей — только поэтому Женькино банкротство не успело обнаружиться. На улице Саша сказал: «Я на завод. Ты ведь знаешь, меня не отпускают, но теперь по просьбе военкома отпустят. Не скисай, дипломат, вечером встретимся».
Женьке остановить бы его, удержать от последнего шага, крикнуть: «Не ходи, меня не взяли!» Но он промолчал, он находился на ничейной земле и уже не мог вернуться назад. Вернуться — значило примириться с чем-то, отступить от чего-то важного, что приходит к человеку однажды и не забывается, не прощает ему…
Он снова брел по улице, бессильно барахтаясь в паутине безрадостных мыслей. «Людям-то как теперь на глаза покажешься? Герой… На ребят обиделся, их обидел. Ведь могло быть и наоборот: меня забраковали бы, а их взяли. Паша с Костей наверняка поняли бы меня, не убежали, как я от них… У Саши тоже все определенно, он всегда опирается на что-то прочное. И военком его поддерживает, и дома у него, наверное, знают…»
Но в те минуты Женька был не только полон растерянности — в глубине души он был доволен, что все сложилось так, что он никуда не уедет, что привычный склад его жизни останется нерушим…