Человек и другое. Книга странствий
Шрифт:
И вот проходит уже минут 10-20, мы говорим уже совсем о другом, о том, что их учитель – вовсе не учитель, а вон деревце за окном, но и оно – не деревце, а облако, которое – вон та девочка в третьем ряду слева, как тебя зовут? – но и ты – не ты, а мой голос, который не здесь, а во льдах Антарктиды… и так до бесконечности, и обо всем этом догадались давным-давно – в Индии и написали в Упанишадах: «Тат твам Аси» – «Ты есть То». И положили в основу мира…
И тут я поворачиваю голову и вижу девочку в чудесном платье и с дивным, очень нездешним лицом; она смотрит, кажется, в никуда, сидя со все еще поднятой
Я, говорит, за тигров… за жизнь.
Подошел к ней, обнял, поднял над собой: вот, говорю, это мир – настоящий, родной – значит, мы будем живы.
А потом, уже в какой-то другой школе, после всего во дворе ко мне подошел мальчик и спросил: а какое самое сильное впечатление было у вас в жизни?
И я задумался.
Рани
Этой истории 12 лет. В этом простенке у хижины погонщика на краю джунглей прежде жила великая слониха Арундати («прана Вселенной»), я знал ее много лет, и ближе из не людей у меня никого не было. Погибла, мы ходим на ее могилу с Мохаммед-Ханом, там растет из ее тела баньян.
А тогда, после ее смерти, в этот простенок перешел Йогин – слоненок, которого подобрали в джунглях, когда ему было, как этой девочке на снимке, около трех месяцев. Я поил его молоком, купал, разговаривал, а когда приехал год спустя, он узнал меня издалека и бежал навстречу, обнял хоботом, слушал сердце, трогая лицо…
А потом, еще годы спустя, когда у него начался «трудный период» созревания и слезы застили взгляд, он не узнал меня и с разбегу пнул так, что я отлетел на несколько метров, но приземлился на ноги, а он потом все извинялся…
Сейчас он стоит в соседнем простенке – 12-летний слон. Семь лет мы не виделись, и узнал он меня не сразу, постепенно, по голосу, а потом уже трогая.
И вот теперь эта девочка – Рани (что означает «принцесса»), такая же, как он, брошенка, сирота. За ней ухаживают, кормят молоком, но она стоит, грустно глядя перед собой, чуть кивая в это «никуда».
И тут – я не знаю, что произошло и как это объяснить, – я просто подошел и сел рядом, чуть в сторонке… и началось! Будто я мать родная и даже еще родней. А потом уже и я сдержаться не мог. И рассказали друг другу всю жизнь, без слов. А потом в избытке чувств она пыталась привалиться ко мне попой, изнемогая от счастья. Индусы, ухаживавшие за ней, стояли в изумлении: такого они не видели.
За пределом
У меня было несколько встреч с тиграми. Но две из них – совершенно особые. Первая – восемь лет назад, я бы сказал, у предела. И сейчас – вторая: за.
О первой я пытался писать не раз, и ничего не получалось. Как странно. За почти сорок лет письма мне худо-бедно удавались какие-то достаточно тонкие и сильные переживания, в том числе биографические. И о джунглях тоже. Но здесь – как черт водит – всё не о том, не так.
Ведь дело не в том, кто где стоял, сколько шагов было меж нами и прочий «протокольный кошмар». Не в этом ведь дело. А в чем? В моем внутреннем состоянии? В тот момент оно было нулевым (как Хармс говорил, ноль – это вовсе не то, что вы думаете, говоря: ноль): предельно спокойное внимание, концентрация и рассеивание в одном (как разреженный воздух на вершинах), в каком-то смысле в эти мгновенья работает автопилот, человек выходит. То есть описывать воздух?
Я помню этот взгляд, когда я повернул голову, вдруг почувствовав его. Он лежал в нескольких шагах от меня, почти невидимый в траве, глядя в упор. С небольшого пригорка на обочине тропы. У меня на поясе нож, вот и все. Игрушка.
Я помню, как медленно приблизил камеру к лицу и пытался навести фокус, но мешали стебли травы перед его лицом. А он все лежал недвижно и смотрел, положив голову на лапы. Видны были лишь глаза и уши. Меж нами было меньше одного прыжка, доля секунды. А я все повторял про себя: черт, черт – из-за этого фокуса – и в остальном, казалось, был совсем спокоен. Но другим спокойствием. И тут он скрылся в траву – там кустарник за обочиной, густой, как стена.
И вот с этого места история переходит за предел, откуда не возвращаются.
Я пошел на него – просто, что называется, в лоб. В эти кусты, где к тому же, в отличие от него, я уж совсем ничего не вижу. А он, понятное дело, никуда не ушел, перелег рядом и следит. Я это знаю, как и то, что нападают они, как правило, со спины. Слежу за верхушками кустов, где дрогнет… но что это даст, даже если б увидел?
И тут он возник (вспыхнул) – в шагах десяти впереди, в просвете между кустами, обернулся, рыкнул, исчез.
Я медленно делаю два шага назад, и то, что происходит на втором, доходит до меня лишь потом, реверсом. Он вздымается едва ли не из-под моей ноги и, как кажется, чуть не зависает надо мной, стоя на задних лапах, и уже уносится в сторону.
Я инстинктивно отшатываюсь, и тут же с другого боку вскакивает второй. И проламывается сквозь кусты за первым.
То есть оба уже лежали вплотную, «взяв» меня с обеих сторон. И я не знаю, что тут меня спасло, что их удержало… Вернее, что удержало этого, первого, за которым рванул второй.
Тигр, вопреки нашим заблуждениям, – существо неконфликтное и будет всячески избегать агрессии, в отличие от леопарда, пока остается для этого возможность, до последней черты. Которую я перешел. Чистое безумие, не оставляющее уже никаких шансов. Идя «в лоб», заявляя права на территорию, агрессивно вытесняя его (их), сократив дистанцию до двух-трех шагов, что уже явно за чертой.
Когда потом я разговаривал с одним опытным егерем, мы не могли найти объяснений, почему они себя так повели. Разве что отчасти дело в том, что они «вели» меня на протяжении часа перед тем, играли в слежение, пока я не видел их. Будь эта встреча неожиданной для них, дальнейший сценарий был бы наверняка другим.
Но все это совсем не о том. Как написал я в «Адамовом мосте»: думал, что из жизни это уже ничто не вынет. Вынуло. Память вынула. Что осталось? Ряженые воспоминания.
Брахмапури
Оказался я по наводке одного егеря в деревушке Брахмапури (что можно перевести как «божье местечко»). Что ж мне сказать про эту недельку длиной в несколько лет?
Это там на меня несся в ночи, мерцая «баскервильими» глазами, черт знает кто – думал, что леопард. Шел петлями, то влево, то вправо, а я пытался высветить его фонарем, а потом он вдруг рванул прямо на меня и шагах в двадцати резко свернул и исчез.