Человек и другое. Книга странствий
Шрифт:
Кружим по лесу с запрокинутыми головами, прислушиваясь, ища хулоков – исчезающих серебренобровых гиббонов. Вот они, летят по небу, чуть касаясь верхушек деревьев, перехватывая их руками-ногами. Собственно, лишь руки-ноги их и летят, а тело – маленькое, как рюкзачок, едва поспевает за ними.
И-йе-хууу, и-йе-хууу, – летят, перехватывая незримые ветви, и деревья отшатываются за их спинами. Бегут, будто раны голосом задувают или лампочки вывинчивают на лету. Руки бегут, и за ними едва поспевают легкие котомки тел. Стихли, сидят на ветвях, как затемнения на рентгеноснимке. Он, она, трое детей, маленький лес в оцеплении людей, деревень – вот и весь их мир, чтоб кружить по нему, как на пуантах взвинченных. И вдруг стихать, прижавшись щекой к стволу, глаза прикрыты.
Черная бурка и брови серебряные – мужчина. А женщина – в светло-охристой шубке, лицо в гриме, как в театре Кабуки. Тушь, белила, немного охры. Горьковатая скобочка рта. И глаза – прикипевшие изнутри к этой маске. То ли черной мадонны, то ли белого мима, будто касание мирам иным.
И-йеху, и-йеху – поют они на лету, а мы бежим под их взволнованным неземным гомоном, запрокинув головы. И вдруг тишь. Просека, насыпь, узкоколейка. Сидят на ветвях, глядят на ту сторону, а там – как в зеркале – они же сидят на верхушках, смотрят. Одна семья, расколотая этой железнодорожной насыпью навсегда. Не перейти им ее. Потому что они, хулоки, эти ласточки человекообразные, не могут ходить по земле.
И я вспомнил того Айболита Казиранги, девочку он выхаживал, с ее младенчества. Та упала, тронув в лесу провода под током. Кома. Три года провел с ней. Теперь клеть построил, просторную, высоко в небе эту клеть повесил, на дереве. Подымает еду ей лебедкой. Ждет, когда из-за гор придут гиббоны, единственная в этом краю семья. Мальчик там есть, в этой семье, свободный, ищет пару. Каждое утро приходит к ней, трогают через прутья друг друга, пальцы соединяют, смотрят в глаза, молча. А в тот день, когда доктор нас взял с собой, этот седобровый мальчик сидел в стороне, на дальней ветке, а она меж прутьев глядела ему в спину. Он что-то к груди прижимал ладонями, алое, как уголек, и, чуть обиженно вытягивая губы, кидал на нее краткие взгляды через плечо. Цветок это был в ладонях. Цветок мандара.
И-йе-хууу, и-йе-хууу…
Гувахати
Зойка тогда была то ли где-то в начале, то ли в конце четвертого месяца беременности. И вообще мы тогда не очень понимали, когда же это зачатье случилось, и подначивали друг друга непорочным. Позади было пол-Индии, джунгли, заповедники, она держалась молодцом, закусывая приступы тошноты яблоками – там, где удавалось их добыть. И вот мы оказываемся в жутком городке Гувахати на границе Бенгалии и Ассама, в гостиницы там без особого разрешения не селят, ни туристов, ни даже индусов там не встретишь. Потоки грязи текут по улицам, схлестываясь, волоча людей и автобусы. Мы добираемся на остров Умананда, который посреди Брахмапутры, там маленький монастырь, в саду его нашли себе приют последние золотые лангуры. А на обратном пути к вокзалу (вдруг солнце выглянуло, преобразило всё) спонтанно решаем наконец разведать – кто ж все-таки там в животе у нее, у нас. Кружим по улочкам, и вот – вывеска на доме на курьей ноге. Входим, спуск во тьму, судя по обстановке – доктор, если он и есть там, то скорее всего с кухонным ножом и градусником, вряд ли что-то большее можно ожидать. Перед нами в очереди – девочка, школьница, с удивительным тихим осенним лицом. Потом нас ведут по каким-то голым катакомбным коридорам, тишь, ни души. Доктора зовут Хазарика, мужчина, лет сорока. Входим в кабинет: европейский хай-тек. Зойка на кушетке, мы с Хазарикой у монитора. Он тычет в монитор и подскакивает на стуле: танцует, видишь, вот ноги, вот голова, вот лицо – смеется, он смеется, видишь?! И мы с ним обнимаемся и тоже смеемся, похлопывая друг друга. А Зойка смотрит на нас с кушетки с умилением, как на полных идиотов. Мальчик, четыре месяца. Потом, уже в Крыму, врачи с завистью и изумленьем разглядывали эту ламинированную детальную карту теста с цветными снимками.
Индия с младенцем
Пять лет назад отправились мы с Зойкой и нашим двухмесячным младенцем в Индию. Билеты у нас были только в одну сторону, виза – годовая с возможным продлением. Приехали мы в Ришикеш, поскольку знала нас там уже каждая корова. Где-то с месяц мы переметывались от жилья к жилью, выбирая. Потом осточертело и «гульнули на все», тем более что средств к существованию на горизонтах не предвиделось, и сняли роскошь во дворце, утопающем в садах над Гангой. Мраморные полы, тишь, садовник, служанка, интернет, европейская мебель, служба доставки из магазина на тук-туке. Все это, конечно, чудесно, но без джунглей, безоглядных дорог и нашей веселой цыганщины мы подкисали. Особенно я, Зойке хватало радостей и забот, мне тоже, и все ж. А малыш расцветал. Но где? – в гуще поселка, в карусели коров, обезьян и всего на свете, а как только возвращался в наш дворец махараджей – закатывал истерики, вскидывая обиженный палец в сторону окна: туда, туда!..
И однажды мы не сдержались и все же пошли в джунгли. На несколько дней сняв номер в той маленькой лесной гостинице, где останавливались в прежние годы. Понятное дело, что не в глубь леса, а только с краю – так, потоптаться, поглядеть, повспоминать…
Вон там, в полукилометре отсюда, мы в прошлом году столкнулись с тигром – средь бела дня, вплотную, на расстоянии полушага… Вон там, но отсюда не видно, мы влезли поутру, еще затемно, на высоковольтную башню, перед тем до смешного замеряя безопасное расстояние – не достанет ли нас хоботом слон. А вон там мы с ними столкнулись – с целым стадом, они шли прямо на нас, отрезав нам путь назад, а уже темнело, цена жизни была в районе полуминуты… А там… Но только одно перечисление всего, что произошло с нами в этом лесу, хватило б на месяцы.
И – переглянувшись, мы все ж решили чуть углубиться в лес, еще совсем светло было, ну, может, не до затоки, но до поворота тропы, там на лугу, если тихонько подойти, можно увидеть маленьких пятнистых оленей (читалы), а повезет – и больших умбристых самбаров. В общем, шаг за шагом – и все в дарах и счастье: и олени, и орлы, и свежий помет слонов, и птицы райские и все на свете. Присели на нашей просеке, Зоя грудью кормит, и вдруг видим: выходит – ослепительный, невероятный, из первых дней творенья, цвета бутылочного стекла темно-синего, огромный, до неба – нильгау, абсолютная иллюзия мифического единорога, когда он поворачивается в профиль. Замерли, не дыша, а Лёнька сосет и глазом на него косит. А тот медленно, едва касаясь земли, проплыл над просекой, и к реке, за куст. Подхватили Лёньку и за ним, на цыпочках. А нет его! Нигде нет, но и исчезнуть ему здесь некуда.
Присели, Лёнька травку рвет, есть пытается, а мы смотрим в одну точку – чуть правей его головы, там на песке след – размером с его голову. Острые края, может быть, полчаса назад он был здесь – тигр. Может, и сейчас здесь, за вот этим кустом за спиной. А уже темнеет, и стремительно темнеет, как это всегда в джунглях – как занавеску задергивают. И луна в облаках. Но вон уже огни моста, а за ним наш постоялый двор. Но мы еще в лесу, почти на выходе из него. Кабанчик, вернее, тень его, перебежала просеку. Идем. И вдруг – слева, из зарослей, метрах в десяти от нас – раскатистый тигриный рык. Те немногие, кто знает, что это за звук, поймут. Замерли. Стоим лицом к лицу, Лёнька в рюкзачке между нами. И тут – второй, ответный рык – справа, с луга. А мы стоим как раз между ними. И тут Лёнька начинает хныкать, я прикрываю ему рот, Зойка чуть укачивает его, секунды идут, как годы. Ну вот и всё, думаю. И показываю ей глазами: идем, потихонечку, идем… Выдохнули у моста.
Неописуемое
Пришло письмо от вождя племени бодо – Бхубана Даса. Племя это обитает в Земле Семи Сестер, на границе Индии и королевства Бутан. Бхубан пишет мне: дорогой брат, мы наконец продвинулись по намеченному тобой плану и добились от властей постановки вопроса о придании нашему лесу статуса заповедника. На совете племени мы решили назвать его Зоя – в честь твоей спутницы. Поскольку вы были первыми иностранцами в нашем краю. А еще мы сейчас открываем школу для наших детей, которую так же назвали Зоя. Приезжайте как можно скорее, немедленно. Вы настоятельно необходимы для открытия и других важных действий. Все наше население помнит вас и горячо ждет. Та плантация роз, которую мы посадили после вашего отъезда и назвали Зоя, за эти пять лет разрослась и благоухает на всю долину. С любовью, ваш брат и сестра – Бхубан и Абани.
Что сказать об этом? Все это чистая правда. В то время, двигаясь по наитью от заповедника к заповеднику, мы оказались в этом затерянном краю, где, как узнали мы, еще можно встретить в природе последних на земле золотых лангуров (один из исчезающих видов обезьян), вот их-то мы и искали. А жили в заброшенном лесничестве, вокруг которого на сотни километров долгие годы не стихала гражданская война – почти незримая – только на дорогах и в деревнях вывешивались простыни со списками убитых. По одну сторону от нас где-то в часе ходьбы находился блокпост, по другую – земли короля Шилорая (несколько столетий назад король исчез, но жители деревушки до сих пор перестилают его постель, проветривают светелку, меняют цветы на столе и ждут его возвращения). А за деревушкой – плантация «дойных» деревьев, они стоят перебинтованные, а на ветвях сидят золотые лангуры. Вот туда мы и наведывались. И не только туда, исследовали округу, ее хмурые непроходимые холмы. Управляющий лесничеством, которого звали Брахма (в индуизме – творец вселенной), жил в городе, а к нам приезжал раз в неделю. И вот однажды он появился с Бхубаном и двумя его племенными телохранителями. Слух о нас дошел до них, и они позвали нас к себе погостить, показать лес. Так мы оказались у них, на горной границе с Бутаном.