Человек и другое. Книга странствий
Шрифт:
Сворачиваем в переулок. Бескрайний баньян растет, под ним муравей сидит, книгу читает. Близорукий, в больших очках, почти носом водит по ней. Утром шли – в той же позе сидел. У колонки девушки набирают воду, в очередь, во рту щетки зубные. Пифия местная, идет-поет, на голове корзина, из нее рыбий хвост свесился. Нищий квартал, – рис на костре готовят, огромный чан, на всю округу, пересыпают его из одного в другой, паром всех заволакивает: там рука, здесь голова, не от этих рук, развеялась пелена – под тобой дети сидят, как под елкой. Океан за хижиной, как чернец, – бос и черен, колуном машет, улыбку прячет.
Йогин
Брошенка –
Поселили его в деревне, в простенке, напротив хижины погонщика, живущего на краю леса у входа в заповедник.
В соседнем простенке жила великая слониха Арундати, изредка возившая в лес случайных туристов – одна-две ходки в месяц. А остальное время они так и проводили вдали от людей: 70-летний погонщик, сидящий на пороге своей ветхой лачуги, и напротив него – Арундати, его ровесница, с которой он не расставался с детства, и теперь этот двухмесячный сирота, которого назвали Йогин.
Познакомился я с ним недели две спустя, как он появился в деревне. Он бегал по кругу в своем загоне на еще нетвердых ножках, сам себя забавляя этой рысцой, и вдруг останавливался, глядя на этот описанный круг, на свои следы, изумленно и трогательно покачивая головой, как маленький пифагор. Я подошел, он протянул ко мне хобот и приставил к груди, будто слушая сердце, а потом обнял и притянул к себе, чтобы мы смотрели друг другу в глаза. Так мы и стояли, очень долго, казалось, и дышали, и смотрели в глаза. А потом он вздохнул и побежал, подняв хобот «чайничком», показывая, что он умеет.
Я тогда был не один, а со своей австрийской спутницей. Она тоже подошла к нему, и он водил хоботом вдоль ее очертаний, не касаясь. И замирал. Как мальчик, чуть заигравшийся с женщиной и вдруг притихший у тайной черты.
А потом его повели купать на лужайку, поливали из шланга. И он умирал от счастья, ноги его не держали. Я тоже взял шланг, а он выхватил его у меня и стал поливать – и меня, и себя, и все вокруг, и запутался в нем и повалился, дрыгая ногами, попукивая и заливаясь смехом.
А потом я пошел в магазин и купил ему ведерко молока и банку ананасового варенья. Молоко он быстро выпил, а банку схватил, поднял высоко над головой и побежал по лужайке по кругу. Бежит, смеется и банку над собой вертит. А потом я на хлеб намазывал ему это варенье, и он ел и все время норовил мне помогать намазывать, и мы оба уже были перемазаны этим вареньем, я ему даю, он берет, ко рту подносит, а потом передумывает и мне протягивает, прямо в рот тычет, я говорю, что уже съел, что теперь его очередь, а он головой мотает, и глаза блестят озорные.
Потом я уехал, а когда на через год вернулся, он узнал меня издали и побежал навстречу. И так длилось годы – я уезжал, приезжал, он рос, ему уже было около пяти лет, когда от несчастного случая погибла Арундати. Погонщик похоронил ее, посадил баньян на ее могиле, жизнь его опустела. Йогина передали другому хозяину, с каменным лицом (из тех камней, о которые ножи точат). Теперь Йогин стоял, отгороженный от людей, в цепях,
Я подошел к нему уже в темноте. Йогин, Йогин! – зову. Видно, он не узнал меня, да и кого узнать мог, сам уже едва узнаваем. Отшатнулся, взметнув цепи, как на качелях, и лбом в грудь двинул. Я отлетел на несколько метров, но устоял на ногах. Йоги! Присел, зову его: Йоги! А он смотрит, слезы текут, узнал, и головой мотает: нет, нет…
Мариони
Этот крохотный заповедник, который никто никогда не посещает, находится на границе Асама и Нагаленда (того самого, где, по слухам, то ли людей едят, то ли овсянку). Эти семь небольших, не совсем индийских штатов еще называют «земля семи сестер». «Сестры» хорошо вооружены и серьги сверкают по всему телу – и у живых и у павших. Поскольку это своего рода этнический котел, где локальная племенная партизанщина не стихает ни на день.
Занесло нас туда, как обычно, по наитью. Плюс наводка Айболита Казиранги (крупнейший заповедник в Ассаме). Поселились мы в одинокой избе на краю джунглей, предъявив в местном лесничестве важные бумаги (ЮНЕСКО и пр.), которыми я запасся в Москве. Прочесть их лесники не могли, но печать и качество бумаги впечатление произвели.
Сами лесники жили в полукилометре от нас и поначалу пытались опекать, сопровождая в лес с ружьями наперевес и следопытской театральщиной, распугивающей всю округу. От них мы избавлялись, уходя в джунгли еще затемно, до рассвета. Сложнее было с приставленным к нам поваром, который гремел кастрюлями и поминутно пытался объясниться с нами на пальцах по поводам – от кулинарных до метафизических (что нередко было единым). Наконец, мы избавились и от него.
Но радость наша была недолгой. В военной части, узнав о нашем существовании, решили выделить нам ночную охрану: каждый вечер подъезжал джип с пятью головорезами в камуфляже, они бесшумно проникали в маленькую соседнюю с нами голую комнату и неподвижно стояли там вдоль стен в темноте, а наутро грелись на поляне у костра, поджидая свой джип. За несколько дней они не произнесли ни слова, в том числе и в ответ на наши не бог весть какие приветливые «здрасте». Наконец, нам удалось отбояриться и от них, позвонив в часть и наплетя какой-то грозно доверительной ахинеи.
И вот мы остались одни в этом крохотном, богом забытом заповеднике. Основные жители его – серебренобровые индийские гиббоны, эти длиннорукие певчие летуны. А кроме них, из крупных – леопарды, несколько слонов, носорогов, и гигантские белки. Лес лиственный (сал, тик), труднопроходимый (плющ, лианы, топи). Ближайший поселок – в пятнадцати километрах, до дороги нужно идти по джунглям. В поселке мы покупали у рыбаков свежую рыбу Ру (или Рух), они торгуют, сидя на корточках, разложив рыбу на земле, по вечерам – с керосинками. Рикши после захода солнца ехать по этой пустынной лесной дороге в сторону Нагаленда отказываются. Полдороги мы идем с рыбой по джунглям, потом костер, сонные лори в отблесках, припавшие к стволам деревьев, как детки к стоеросовым мамкам, тишь, перемежаемая фонетической возней ночных джунглей, угли, рыба, картошка, пир, сладкий, чумазый и непробудный сон. А перед рассветом нас уже нет.